Земля Тре - Александр Рыжов

- Когда соглашались, знали, на что идем, знали, что не все вернемся. Так?

- Так! - ответил приглушенный хор.

- Стало быть, гадать нечего. - Илья повернулся к Глебу. - Веди дальше!

В груди у Глеба заклокотало волнение.

- Все согласны? - спросил срывающимся голосом.

- Все! - ответил хор. Рубанул ладонью воздух:

- Будь по-вашему! - И тут же поправился: - Будь по-нашему!

На середину вышел Коста, поднял руку, требуя тишины.

- За то, что не убоялись, - спасибо. Но если пойдем дальше, то и враг пойдет. Он с нами, он - один из нас...

Вот когда стало действительно страшно. Нервы натянулись, как гусельные струны, и от человека к человеку полетел безмолвный вопрос: кто?.. кто?.. Неужели здесь, в этом кругу, где все сидят, прижавшись друг к другу плечами, есть тот, кто замыслил недоброе, кто пустил предательские стрелы в Трофима с Игнатием и, быть может, уже выбрал следующую жертву? В это не верилось, нет, не верилось...

Встал рослый Гарюта, бывший гончар из Старой Руссы. Бесшабашно сверкнул глазами.

- А хоть бы и так! Кому суждено пропасть, тот пропадет.

- Плохие слова, - строго сказал Коста. - Мы прошли только четверть пути - самую легкую четверть - и уже двоих потеряли. А впереди волок, впереди чудь, впереди море, за которым вообще незнамо что...

- Как же быть?

- Трудное дело. Я только одно могу посоветовать: держаться плотнее и рты не разевать.

- И еще, - вмешался Глеб. - С сегодняшнего дня будем нести вахту. По очереди. В эту ночь дежурю я, а завтра кинем жребий.

Никто не возражал, и Глеб объявил, что пора спать. Круг распался, ушкуйники разошлись на ночлег. Глеб присел возле костра и подгреб к себе кучу заготовленного Костой валежника. Сна не было ни в одном глазу. Он знал: дума о сегодняшнем - колючая, причиняющая саднящую боль - еще долго будет ворочаться в голове и в сердце, пока не уляжется, как еж в зимнюю спячку, чтобы потом нежданно пробудиться и снова ранить душу острой иглой.

- Давай-ка я с тобой посижу, - сказал Коста, опускаясь на подстилку из лапника.

- Иди лучше спать. Завтра в обед снимемся.

- Ничего, высплюсь. Тебе бы тоже не мешало.

- Я не засну, - сказал Глеб. - Мысли мешают.

- Уйми их, а то дырку в голове прогрызут. - Коста помолчал, потом спросил осторожно:- - Ты-то сам на кого думаешь?

Глеб пожал плечами, но перед глазами вдруг встало - или вылепилось из пламени, на которое смотрел? - лицо бродяги с полыхающими ненавистью глазами. Встряхнулся, отгоняя видение, но Коста спросил шепотом, глядя в землю:

- Савва?

- Нехорошо, - промолвил Глеб, отвечая то ли ему, то ли самому себе. Нехорошо грешить на человека... Мы ведь ничего не знаем.

- Не знаем.

- Почему Савва? Может быть, кто-то другой. - Из костра выкатилась дымящая головешка, и Глеб палкой толкнул ее обратно в огонь. - Боюсь, что нам его не угадать.

- Что же делать?

- Ждать.

- Новых трупов?

- Нет. Ошибки.

- Ты думаешь, он может себя выдать?

- Я надеюсь. Теперь, когда все начеку, ему будет нелегко.

- Эх, твои бы речи... - Коста смотрел вверх, и взгляд его блуждал по ночному небосклону. - Вот только какой ценой мы за это заплатим?

- Другого выхода нет.

Трофима с Игнатием похоронили на следующее утро. Вырыли одну на двоих могилу - в лесу, недалеко от того места, где они встретили свою смерть. Насыпали сверху невысокий земляной холмик, забросали опавшей листвой. Постояли в молчании.

- Прощайте... - сказал Глеб за всех. Сцепил зубы и, не оглядываясь, пошел к реке. Ушкуйники длинной вереницей двинулись следом.

На берегу долго задерживаться не стали - наскоро погрузили в трюм все то, что удалось высушить, и спихнули ушкуй в воду. За делом перебрасывались лишь короткими фразами, но настроение было понятно и без слов - каждому хотелось поскорее покинуть злополучное место. Глеб вышел на палубу, стал лицом к берегу и почувствовал, как ветер холодит левую щеку.

- Попутный, - подтвердил Коста. - Можно ставить паруса.

Развернутые на мачтах полотнища затрепетали, захлопали и, поймав поветерье, выгнулись тугими полукружиями. Ушкуи тронулись в путь.

Когда впереди показалось Онежское озеро, Глеб задрал голову и посмотрел на небо - не повторится ли ладожская история? Но сверху успокаивающе лился ничем не замутненный солнечный свет, а небо было прозрачным, как лед на Ильмени. Путь по Онежскому озеру предстоял долгий - раза в три дольше, чем по Ладоге, - и Глеб, вспомнив обычай, бросил за борт гривну, чтобы озеро не гневалось, пропустило с миром.

Посоветовавшись с Костой, он решил подходить к берегам как можно реже. Местность с каждой пройденной на север верстой становилась все глуше - можно было ожидать нападения как зверей, так и людей, которые, по рассказам Ильи, были здесь одинаково дикие.

Ночи становились длиннее, дни - короче. Несмотря на то что погода после ладожской бури стояла отменная, Глеб хмурился и с тревогой думал о том, успеют ли они ступить на берег земли Тре до наступления зимы. Ледостав мог испортить все дело, обречь на зимовку, о которой Глеб не хотел даже думать, поэтому с утра до вечера мысленно призывал попутный ветер дуть сильнее.

Холодным утром вошли в Водлу. Глеб, стоя на корме, поблагодарил Онежское озеро за благополучный проход и стал рассматривать незнакомые места. Вдоль берегов тянулись густые заросли, не тронутые ни ножом, ни топором. Один раз Глебу показалось, что в них что-то промелькнуло, но что именно - разобрать не успел. Не видно было и следов, ведущих к воде.

- Что ищешь? - спросил Коста.

- Жизнь.

- Жизнь в лесу прячется. Погоди, увидишь...

- Не прозевать бы волок.

- Илья не прозевает.

По Водле ушкуи шли гуськом, один за одним. Впереди был ушкуй Ильи.

- Эй! - крикнул Глеб, перейдя с кормы на нос. - Гляди в оба!

- Гляжу, - спокойно ответил Илья. - Возьмем чуть правее, ближе к берегу.

- Как скажешь.

Эту реку Глеб видел впервые - приходилось целиком полагаться на опыт Ильи.

Пока шли по Онежскому озеру, а потом по Водле, тайный враг, затаившийся на одном из ушкуев, ничем себя не проявлял, и чувство опасности постепенно притупилось. Даже Глеб, который в первые ночи после памятной стоянки на свирском берегу просыпался от любого шороха, стал подумывать: а не ошиблись ли они с Костой в своих выводах? Лопнувшая веревка, продырявленное днище - все это можно было объяснить другими причинами. Но стрелы - проклятые стрелы, которые он сам вынул из тел убитых ушкуйников! - тут не годились никакие предположения, кроме тех, что возникли сразу и засели в головах, как занозы...