Любовь и жизнь как сестры. Личные истории знаменитых людей - Ольга Кучкина

– Ты сказала, что без Лёни не узнала бы, что такое любовь. А что ты узнала?

– Я узнала его нежнейшее сердце. Узнала, что у двоих может быть одна кровеносная система, один электропровод – и ток внутри. Что можно ничего не говорить друг другу, молчать, а общение все равно продолжается. Мы были душевно очень-очень близки. Мы были одно целое.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Поэт, выпускник прославленного ИФЛИ, он заканчивал Отечественную войну в Праге молодым лейтенантом.

Я не хотела говорить с ним о войне. Я пришла спросить его о любви.

За окном начиналась весна.

Он сказал, что Чехов его любимый писатель, и я сразу догадалась, что, подобно закрытому Чехову, он промолчит. Так и вышло: он сказал, что есть правила, которых не в силах нарушить.

* * *

– Моя тема – эволюция личности. Мое занятие в последние годы – думанье, если можно так сказать. Записываю я немало, но год с лишним не курю, и это мешает писать. Любовь – тема тем, но в какой мере я могу вникать в подробности…

– Я не смею спрашивать подробности. Я просто хотела поговорить о том, какую роль сыграла любовь в вашей жизни.

– Да, но круг идей, которые занимали меня в последнее время, он скорее связан с политикой…

– Давайте с другой стороны зайдем. Вот вы были молодым лейтенантом той поры. И у вас есть стихотворение «Автоматы». У молодых лейтенантов или сержантов нынешней поры при слове «автомат» совершенно другие ассоциации: никакого «автомата с газированной водой», как у Беллы Ахмадулиной или как у вас, «калашников» и только. Вы были молодым человеком с внешностью Лермонтова, как о том в ваших стихах. Возможно, и сейчас найдется кто-то с такою же внешностью. И та же самая любовь. Или не та же самая? А может, это и есть политика? Что бы вы сказали этим лейтенантам сегодня – с вашим опытом и войны, и любви, и жизни?

– Стыдно себя цитировать… но все же строчка из стихов: «Поздний опыт зрелого ума возрасту другому не годится»… Я могу что угодно сказать, но я точно знаю, что им на это начхать. И даже те, кому не начхать, они не могут воспользоваться чужим опытом. Тема возраста – из того, над чем я думаю. Говорят: поэзия молодых. А я хотел и хочу написать о том, чем никто не занимался: о поэзии старых, потому что лучшая поэзия последней трети ХХ века у нас – это поздний Пастернак, поздняя Ахматова, поздний Твардовский, поздний Самойлов. Это феномен нашего времени. В ХIХ веке один Тютчев – как исключение, в ХХ – почти правило. Как вы понимаете, я сам впервые оказался в этом возрасте и стал обдумывать, что и зачем. Я заметил, что все устроено на свете интересным образом, что, кое-что отнимая, этот возраст кое-что дает в виде компенсации.

– Могу сказать, что ваше лицо с возрастом, как ни странно, стало красивее. Может оттого, что одухотвореннее.

– Ну вот (почти сердится)... Я имел в виду, прежде всего, возможность многое понять. Взять двух людей с примерно равной генетической программой – равной, потому что может быть молодой гений и старый идиот – промежуток между ними в двадцать лет не сгладится никогда. Когда пишут сравнительное исследование о прозе Лермонтова и прозе Толстого, притом, что та и другая гениальны, сравнить их нельзя – именно в силу разного жизненного опыта. Я живу на одиннадцатом этаже и отсюда многое вижу. Вы пока на четвертом, как бы ни старались, того же не увидите…

– Я, между прочим, тоже живу на одиннадцатом.

– Это касается и отдельного человека, и народа, и всего человечества. Вот Егор Гайдар прислал свою книжку «Государство и эволюция», которая мне очень понравилась. В ней сочетание трех достоинств: несомненный ум, знание материала и честность. Я полностью принял его концепцию, кроме одного пункта, где я с ним категорически не согласен: когда он выводит происхождение большевизма из войны.

– А вы откуда производите?

– Я считаю, большевизм – одна из черт российского характера, сквозь все века проходящего, и это свойство не преодолено до сей поры.

– А разве оно может быть преодолено?

– Я думаю, что оно будет преодолено. Наша ошибка, каждого из нас, что мы пытаемся измерить историю, ее масштабы меркой своих жизней. От этого непонимание. Я не знаю, что будет через три дня, возможен кошмар полный в нашем отечестве, но через тридцать три года – я примерно представляю, что может быть.

– Людей интересует, что будет через три дня.

– А тогда нет разговора. Тогда все непродуктивно и бессмысленно. Что будет осенью, спрашивают. Осенью будут листья падать. Кто этим заведует – Бог, природа, я не знаю, – но куда-то мы движемся, и если оглянуться назад, на то, что было, то можно уловить общую тенденцию. Идея русского пути – я в это не верю абсолютно. Нет русского пути, нет бельгийского пути, итальянского. Путь общий – у всех деревьев, у всех зверей, у всех людей. Я спокоен, потому что в ХХI веке все придет в норму.

– А вам не кажется, что конец тысячелетия связан с переломами не только у нас – терроризм, мессии, секты по всему миру, которые провозглашают конец света…

– В это я совсем не верю.

– Я понимаю, что вы не верите, но я говорю о настроениях, которые сопровождают конец тысячелетия.

– А у других народов другое исчисление! Это чепуха. Это как сны, которые сбываются. Мы видим миллион снов в течение жизни и забываем их, а те двадцать два сна, что совпали с чем-то, их мы помним.

Новую книгу, которую вот уже третьи издатели обещают издать, поэт назвал «Сон об уходящем поезде». Он скажет, что почти не честолюбив и никому не завидует. Единственное, что переживает: то, что получает гроши, жена приносит в дом больше. Он сравнил свою военную пенсию (победителя) и пенсию немца (побежденного) – вышло примерно так: сорок долларов и тысяча долларов. Притом, что у немца любая медицина, включая операции, бесплатна. А ему помог сделать сложную операцию в Брюсселе Владимир Максимов, собрав деньги на Западе по подписке.