Месть вора - Борис Седов

– Бог в помощь, сестры.

– А вам, братцы любезные, доброй дороги, – оторвалась от работы одна из женщин – лет шестидесяти, но еще крепкая, лихо обтесывавшая большим топором длинную жердь. Поверх темно-серого сарафана на ней была надета обычная телогрейка, точно такая же, что мне основательно намозолила глаза за три с половиной года.

– Помочь, может быть?

– Спасибочко, родненький, мы уж как-нибудь сами, с помощью Божьей. Да навроде и поправили уже все. Но на добром слове спасибочко.

Обратно в сикт мы вернулись к ужину, попарились в баньке, поужинали. Потом Комяк, обильно облившись репеллентом, полез спать к себе в стын. А я до темноты просидел на завалинке, дожидаясь, когда ко мне, как обьгано, подсядет Настасья. Но она так и не показалась. Вместо нее компанию мне составил ее отец. Расспрашивал о жизни в «миру», недоверчиво качал головой и ни слову не верил, так же как и его дочка: «Грех-то. Грех-то какой… А Настюшке нездоровится. Прилегла уже у себя. Вставать завтра рано, идтить на дальнее поле, рожь жать. Да и я, помолясь, сейчас пойду почивать».

Дождавшись, когда спасовец скроется в доме, я выждал пару минут, и тоже отправился в свою боковину. Разочарованный донельзя тем, что, кажется, испортил отношения с Настей.

Весь следующий день мы с Комяком накручивали километры по парме. Измучили лошадей, измучились сами, но когда ближе к вечеру вернулись в сикт, самоед был радостно оживлен.

– Вот так-то, Коста, братан. Гляжу, к путешествию ты готов. Пришел, однако, в прежнюю форму. Теперь остается дождаться, когда Трофим разберется с хозяйством. Страда у них, каждые руки наперечет. Завтра и сам им помогу.

– Да и я могу… – неуверенно начал я, но Комяк меня перебил:

– А ты отдыхай. – И вдруг совершенно не к месту спросил: – Че девка-то куксится на тебя? Трахнул небось?

– Не твое дело!

– Нет, мое. Коста, пойми, что портить сейчас отношения с нетоверами нам не в масть. А из-за девки это сделать проще простого. Так что гляди.

Меня насторожило то, что самоед так легко и сразу заметил изменение в моих с Настасьей отношениях. А если на это обратил внимание он, то значит, это не прошло незамеченным и у спасовцев. Как бы не нажить из-за этого головняков.

И снова весь вечер я проторчал возле крыльца на завалинке. Один раз мимо меня с большим жестяным тазом, полным морковки, прошмыгнула Настасья.

– Здраствуй, родненький, – бросила она на ходу. И только.

Я наблюдал за тем, как возле колодца Настя перемывает овощи, думал, а не подойти ли к ней, не переговорить ли. Вот только о чем?

Я так и остался на месте. И не решился предложить Настасье немного передохнуть, посидеть рядом со мной. Она же скрылась в избе, не промолвив больше ни слова. И больше этим вечером я ее не видел.

А ночью Настасья сама пришла ко мне в боковину.

Я уже спал, но спал, как всегда, чутко, и когда скрипнула дверь, тут же открьш глаза. И с замиранием сердца следил за тем, как к моей лежанке на цыпочках пробирается тоненькая фигурка в белой рубашке.

– Ты не спишь? – прошептала Настасья.

– Нет.

И тут же, не успел я опомниться, она ящеркой юркнула под одеяло, крепко прижалась ко мне и горько расплакалась. Разрыдалась, как малое дитя, вздрагивая всем худеньким телом, заливая мне лицо горючими слезами.

– Не могу без тебя, любимый! Как хошь, не могу. Сплю – ты мне грезишься, работаю – о тебе думки все, Богу молюсь, а вижу тебя. Люб ты мне, как же люб ты мне, Костушка! И что же мне, грешнице, делать теперича? Как извести тебя из головушки?

– Настасья, рехнулась? – испуганно прошептал я. – Приперлась сюда. А как кто заметит? Это ж скандал.

– Не гони. Не гони, миленький, – еще горше разрыдалась Настасья, покрывая поцелуями мое лицо. – Не приметит меня никто. Спят все. Уработались. А я немножко побуду с тобой и уйду. Ничего мне боле не надо. Только с тобой…

«А дней через пять, максимум через неделю, мне уезжать, – в этот момент думал я. – Навсегда уезжать отсюда. Что же будет с этой девчушкой?! Сумеет ли забыть меня? Удастся ли времени вытравить меня у нее из памяти? Вот ведь черт!»

– Костушка, родненький. А я люба тебе хоть немножко? – принялась выпытывать у меня признание Настя. – Почему тогда, в лесу, ты меня не порушил? Ты меня разве не любишь? Любишь? Правда? Ответь?

Говорить, что люблю, значило подливать масла в огонь. Но ответить иначе я просто не мог. И не мог открутиться от прямого ответа.

– Да, люблю. Очень люблю тебя, былиночка милая. И не порушил потому, что не хотел, чтобы потом тебе из-за этого было плохо. Нам все равно не быть вместе. Я скоро уеду и больше никогда не вернусь. А ты еще встретишь своего суженого. Обвенчаешься с ним. Нарожаешь детей. И будешь иногда вспоминать обо мне. Без обиды. Без боли. Как о чем-то светлом, но очень далеком от твоей жизни… А может, забудешь обо мне насовсем.

– Нет, не забуду, любимый! – Настя прижалась влажным от слез лицом к моей груди и глубоко вздохнула. – Никогда не смогу забыть тебя, милый! – Она помолчала и неожиданно заявила: – Костушка, я ведь хочу от тебя ребеночка. Желанным он будет. Самым желанным! А? – Она оторвала голову от моей груди, и в темноте я видел, как в ожидании ответа блестят ее глаза.

– Нет, – решительно отрезал я. – И больше даже не заводи разговора об этом. – И тут черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Если все будет нормально, если ничего со мной не случится, будущим летом я обязательно приеду к тебе. Не насовсем. Но надолго.

– Правда? – прошептала она. – Побожься!

– Я обещаю. Если ничего со мной не случится, я обязательно приеду к тебе.

– И увезешь меня с собой? В свой Петербург?

– Настя, любимая. Ты даже не представляешь, как тебе там будет непросто. Там совсем другая жизнь. Совсем другие люди. Жадные и жестокие. Готовые перегрызть глотку любому, кто хоть чуть-чуть лучше их, добрее их.

– Но ведь ты меня защитишь?

– Эх, – пробормотал я. – Кто бы меня самого защитил? – И опять черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Вот приеду к тебе будущим летом, и там будет видно, смогу ли я забрать тебя с собой в «мир». Будет ли вообще куда везти тебя, милая.

– Хоть куда, Костушка, – всхлипнула Настя. – Хоть в шалаш, хоть в землянку. Куда пожелаешь, пойду за тобой. – И, по-видимому, решив, что официальная часть исчерпана, решила перейти к более приятным вещам. Оторвалась от меня, села в постели и ловко стянула с себя рубашку. И опять крепко прижалась ко мне. – Приголубь меня, милый. Грешная я. Да только недолго уже грешить мне осталось, – тяжко вздохнула она. – Так не терять же остатние денечки с тобой. Потом, как уедешь, грехи буду замаливать. А пока… Приголубь меня, родненький, чтобы снова себя не помнила. Чтобы все мои косточки, все мои волосики пели. Приголубь меня, Костушка!