Вред любви очевиден - Татьяна Москвина

Занимательно предание о неразменном рубле. Народ советует положить в мешок чёрного кота, завязать мешок на семь узлов и ровно в полночь выйти на перекрёсток. Тут к тебе подойдёт Сам и станет торговать кота – проси рубль. Получишь рубль – беги домой, пока Сам развязывает узлы. Это и будет неразменный рубль, который всегда возвращается в карман владельца.

Ясно, что советы относятся к эпохе, когда денежная единица любой страны приятно тяжелила руку. Нынешний плюгавый рубль и так неразменен, на него ничего не купишь. Может быть, кто-нибудь пойдёт на эксперимент и попросит неразменную тыщу? Вдруг сработает? Попробуйте! Вообще делайте что-нибудь. А то тут от скуки помрёшь, на вас глядя.

Каким пёстрым и душистым предстаёт мир в народных байках про нечистую силу! Чего стоит хотя бы такая деталь: Сатана, оказывается, часто рукоприкладствует, бьёт своих подчинённых, оттого-то так много бесов с увечьями – хромых, с оторванными хвостами. В аду не принято учить, объяснять приказы, так что бесы доходят до всего своим умом, в крайнем случае собираются на болоте и гуторят промеж своих, как выполнить очередной невыполнимый приказ хозяина. Нравы в аду суровые, расслабухи никакой, но это иного губит, а иному силу даёт, недаром некоторые из тех, кто выжил в ГУЛАГе – в земном советском аналоге ада, – потом стали титанами. Видимо, от повышенной самостоятельности нечистая сила и выигрывает на земле у силы чистой, изнеженной в райских кущах, расслабленной от вечной любви и ласки Отца…

Тот, кто ставит домовому горшок каши, кланяется лесу, бережётся Коровьей смерти и ходит в церковь не потому, что «надо бы в церковь сходить», а по жизненно важной необходимости – набраться обороны от нечисти; кто знает, что чёрт ликом чёрен и страшен (сам видал), а Божьи ангелы собой пригожи и пахнут приятно, – тот без шуток счастливый человек. Простодушная народная вера обеспечивает наиболее сильное и пластичное переживание жизни. Если у вас её нет, я не виновата.

Два года тому назад в Петербурге пробили волшебные часы, как в сказке про Золушку: карета превратилась в тыкву, кучер в крысу, Владимир Анатольевич в Валентину Ивановну, лопаты и мастерки выпали из рук строителей – и всё, что было недостроено и недокрашено, так и осталось недостроенным и недокрашенным. Фасад филологического факультета университета так и прикрывает трогательная занавесочка с нарисованными окошечками – дивное изобретение юбилейного Петербурга. Столица империи, затем «великий город с областной судьбой», свою четвёртую сотню Петербург распечатал в новом качестве – в качестве «неведомо чего».

Русские женщины средних лет часто носят особенные кофты, на вопрос о расцветке и рисунке которых можно ответить: «неизъяснимо». Вот таков и современный Петербург. Он неизъясним.

Ну, допустим, вы – путешественник, приехали в Москву. Поглазели на сгоревший и отстроенный Манеж, полюбопытствовали, как именно в Московском художественном театре оскверняют классику, постояли в космических пробках, съели в «Пушкине» котлеты из лося и затомились – страшно захотелось вам увидеть неведомую страну Россию. Там празднуют День Огурца в Суздале и День Козы в Урюпинске, а в чудесном городе Сольвычегодск, где посредине плещется солёное озеро и жители никогда не болеют, каждый год шумит фестиваль моды и юмора «Вычегодская приплывуха»… Да! Туда! Но по дороге из Московии в Россию вы попали на зачарованный остров Петербург. Если вы не были тут лет двадцать, то вас ждёт первое удивление: многие вещи так и остались без изменений. Алиса Фрейндлих? В театре Ленсовета играет, пожалуйста, только не попасть – аншлаг. Магазин «Букинист» помните? Так он на месте. Пирожковую на углу Белинского? Так она там же и пирожки те же. Стоите на Невском, взыскуете общественного туалета? Как всегда, ближайшее место – Эрмитаж…

(О, как ужасно ошибся автор! Нет, нету больше ни «Букиниста», ни пирожковой… Об этом читайте в следующем эссе плачущего автора – «Исчезающий остров» – примечание 2006 года.)

Постепенно истина о русском пути, скрытая хищной Москвой и смиренной провинцией, явится вам здесь во всей наготе: вы увидите остатки двух погибших цивилизаций (русской православной и русской советской), с отвращением слившихся в принудительном объятии с поселениями варваров.

Если русская православная цивилизация строила дворцы, соборы и театры, русская советская – спортзалы, школы и киноцентры, то варвары ничего, кроме жилых домов и магазинов, строить не собираются. Стержневая идея их новой цивилизации – тотальное пожирание наличности: ни религия, ни наука, ни образование тут не нужны. Но остатки обеих цивилизаций, заряженные остаточной энергией, работают, да ещё как: каждый год вузы, к примеру, выбрасывают в жизнь несколько тысяч людей с чисто гуманитарным образованием. Делать им нечего: в городе пять жутких газет, три странных журнала, два телеканала, из которых один за гранью вменяемости, одна киностудия, которую вот-вот «акционируют» – то есть съедят, и несколько полудохлых театров.

Тем не менее, этого оказывается достаточно для поддержки жеста культурной претензии и упорного не-слияния осколков цивилизаций с деяниями варваров – нет им в Питере ни покоя, ни простора, ни счастья настоящего. Всё как-то подпорчено и отравлено. Отовсюду раздаётся глухое шипение. Не все ещё умерли. Осталось достаточное количество людей, способных отличить архитектурную ценность Инженерного замка от стоящего напротив бесстыжего и уродливого новодела, на фасаде которого, кстати, красуется бодрая надпись – дескать, дом построен к юбилею такими-то, с позволения такого-то. С подобной наивностью дитя, первый раз покакавшее в горшочек, показывает свой подвиг восхищённым родителям…

У рассеянной петербургской маниакальности есть определённые «точки сборки» – например, Зураб Церетели. Уже весь мир пал, а Петербург держится! Ту т словно черта какая-то пролегает, которую самые отъявленные циники переступить не в состоянии: вот всё можно, а этого нельзя. На какие только хитрости не пускался титан Зураб, рискнувший широким жестом щедрого дарителя оставить кучку своего мастерства на входе в Манеж. Надеялся, что на царя-то Петра да на чистую бронзу наши маньяки всё-таки клюнут. Обломился! Не учёл фактор психики. А это у нас главное.

Следующая точка сборки – деревья. Возле каждого срубленного ствола, точно дух погибшего дерева, вырастает бледный человечек, вздымающий руки к небесам. Сколько ни объясняй ему, что дерево плохое, старое и само бы упало, человечек упрямо вопит: «Вот бы само бы и упало!». Иногда он даже потрясает топором и невежливо намекает…

Непримиримые интересы и несовместимые воли сшибаются на острове так часто, что психика островитян усложняется, цепенеет и местами выходит из строя. Периодически на Питер готовится наехать армия столичного Гламура – но, ворвавшись в якобы незащищённый город и пометавшись в пустоте, гламур начинает уползать обратно, тихо ругаясь на идиотский город, к его прелестям абсолютно бесчувственный. Главная идея гламура – преуспевание в потреблении как идеал красоты – обламывает волчьи зубы об психику острова. Ведь, оказавшись здесь, варвары оказываются отрезанными от материка, и вслушиваясь в издевательский плеск злых серых волн, начинают терять и кураж, и аппетит. Им хватает сил, чтобы немного расчистить центр от культурных лавочек, но, и будучи переселёнными подальше, лавочки будут распространять утончённое зловоние, присущее остаткам их родимых цивилизаций.