Психоанализ детских страхов - Зигмунд Фрейд

Последние два дня я замечаю, что Ганс самым решительным образом восстает против меня, не дерзко, а вовсю веселясь. Не оттого ли, что он больше меня – лошади – не боится?

6 апреля. После обеда я и Ганс находимся перед домом. Каждый раз при появлении лошади я его спрашиваю, не видит ли он у нее «черноты у рта». Во всех случаях он это отрицает. Я спрашиваю его, как, собственно, выглядит чернота; он говорит, что это черное железо. Таким образом, мое первое предположение, что он имеет в виду толстый кожаный ремень в сбруе ломовых лошадей, не подтверждается. Я спрашиваю, не напоминает ли это «черное» усы; он говорит: только цветом. Итак, что это на самом деле, я до сих пор не знаю.

Страх стал меньше; на этот раз он уже отваживается подойти к соседнему дому, но быстро поворачивает обратно, услышав вдали лошадиную рысь. Если телега проезжает и останавливается у ворот нашего дома, то он впадает в тревогу и бежит домой, поскольку лошадь бьет копытом. Я спрашиваю его, почему он боится, быть может, он боится того, что лошадь делает так (топаю ногой). Он говорит: «Не делай такого шума ногами!» Ср. с этим его высказывание об упавшей лошади, запряженной в омнибус.

Особенно его пугает проезжающий мимо мебельный фургон. В таком случае он бежит в дом. Я равнодушно спрашиваю его: «Разве мебельный фургон не выглядит так, как омнибус?» Он ничего не отвечает. Я повторяю вопрос. Тогда он говорит: «Ну конечно, иначе я не боялся бы мебельного фургона».

7 апреля. Сегодня я снова спрашиваю, как выглядит «черное у рта» лошади. Ганс говорит: «Как намордник». Удивительно, что за последние три дня ни разу не проезжала лошадь, у которой имелся бы этот «намордник»; сам я ни разу во время прогулок не видел подобной лошади, хотя Ганс уверяет, что такие лошади существуют. Я предполагаю, что особая уздечка лошади – толстая сбруя у рта – действительно напомнила ему усы и что после моего толкования и этот страх тоже исчез.

Улучшение состояния Ганса стабильно, радиус его деятельности с воротами нашего дома в качестве центра становится больше; он даже совершает трюк, который ранее был для него невозможным, – перебегает на тротуар напротив. Весь оставшийся страх связан сценой с омнибусом, смысл которой мне, правда, по-прежнему непонятен.

9 апреля. Сегодня утром Ганс входит, когда я, раздевшись по пояс, умываюсь.

Ганс. Папа, какой ты красивый, такой белый!

Я. Не правда ли, как белая лошадь?

Ганс. Только усы черные. (Удаляясь.) Или, может быть, это черный намордник?

Тогда я сообщаю ему, что вчера вечером был у профессора, и говорю: «Он хочет кое-что узнать», на что Ганс отвечает: «Мне это любопытно».

Я говорю ему, что знаю, при каких обстоятельствах он производит ногами шум. Он меня прерывает: «Не правда ли, когда я сержусь или когда мне нужно сделать люмпф, а хочется поиграть». (У него есть привычка в гневе производить ногами шум, то есть топать. «Сделать люмпф» означает сходить по-большому. Когда Ганс был маленьким, однажды, вставая с горшка, он сказал: «Смотри – люмпф». [Он имел в виду чулок (Strumpf), похожий по форме и цвету.] Это обозначение осталось и по сей день. Совсем давно, когда его нужно было посадить на горшок, а он отказывался оставить игру, он, злясь, топал ногами, брыкался и иногда даже бросался на землю.)

«Ты также брыкаешься, когда должен сделать пи-пи и не желаешь идти, потому что тебе хочется поиграть».

Он. Слушай, мне нужно сделать пи-пи, – и, наверное, в качестве подтверждения своих слов выходит.

Во время своего визита отец задал мне вопрос, что могло бы напоминать Гансу брыкание упавшей лошади, и я высказал мысль, что это могла бы быть его собственная реакция, когда он сдерживает позыв к мочеиспусканию. Здесь Ганс подтверждает это появлением позыва к мочеиспусканию во время беседы и добавляет еще и другие значения шума, производимого ногами.

Затем мы идем за ворота дома. Когда проезжает телега с углем, он мне говорит: «Слушай, телегу с углем я тоже очень боюсь».

Я. Быть может, потому, что она такая же большая, как омнибус?

Ганс. Да, и потому, что она тяжело нагружена, лошадям нужно так сильно тянуть, и они легко могут упасть. Когда телега пустая, я не боюсь.

Фактически, как уже отмечалось раньше, его повергают в тревогу только тяжелые телеги.

При всем при том ситуация весьма непонятна. Анализ мало подвигается вперед; боюсь, что его изложение вскоре наскучит читателю. Между тем в любом психоанализе имеются такие неясные периоды. Вскоре Ганс отправляется в область, которая оказалась для нас неожиданной.

Я прихожу домой и беседую с женой, которая сделала различные покупки и показывает их мне. Среди них – желтые панталоны. Ганс несколько раз говорит: «Фу», бросается на землю и плюется. Моя жена говорит, что он так делал уже несколько раз, когда видел панталоны.

Я спрашиваю: «Почему ты говоришь „фу“?»

Ганс. Из-за панталон.

Я. Почему? Из-за цвета, потому что они желтые и напоминают пи-пи или люмпф?

Ганс. Люмпф ведь не желтый, он белый или черный. (Сразу после этого.) Слушай, легко делать люмпф, когда ешь сыр?

(Я ему это однажды сказал, когда он спросил меня, зачем я ем сыр.)

Я. Да.

Ганс. Поэтому ты всегда рано утром идешь делать люмпф. Мне бы очень хотелось съесть бутерброд с сыром.

Еще вчера, когда он играл на улице, он меня спросил: «Слушай, правда, что после того, как много прыгаешь, легко сделать люмпф?» С давних пор его стул доставляет сложности, и нам часто приходится пользоваться детским слабительным и клистирами. Однажды его обычный запор был таким сильным, что моя жена обратилась за советом к доктору Л. Тот счел, что Ганса перекармливают, что, впрочем, было верно, и рекомендовал более умеренное питание, что сразу же устранило его состояние. В последнее время запоры вновь участились.

После обеда я ему говорю: «Мы опять напишем профессору», и он мне продиктовал: «Когда я увидел желтые панталоны, я сказал: „Фу“, плюнул, бросился на пол, зажмурил глаза и не смотрел».

Я. Почему?

Ганс. Потому что я увидел желтые панталоны, и что-то такое же я сделал, когда увидел черные[24] панталоны.