Музы дождливого парка - Татьяна Корсакова

Кразноцветнымаурам, окружающимлюдей ипредметы,он привык довольнобыстро, они немешали ему ввосприятиимира. Маленькаядополнительнаяопция, в принципе,ненужная, нои не обременительнаяи уж тем болеене страшная.Но из пограничногомира он, оказывается,прихватил иеще одну, ужене такую безобидную,способность...

Этогопациента Арсенийпомнил с тогосамого дня, каквыбрался изинвалидногокресла, научилсяпользоватьсякостылями иначал выходитьв общий коридор.Невысокийстаричок винтеллигентныхочочках,саккуратнойбородкой инепременнообернутой впожелтевшуюгазету книгой.Про себя Арсенийназывал егопрофессором.Аура у профессорабыла землисто-серой,нездоровой.Она вспыхивалажизнерадостнымзеленым, лишькогда старикраскрывал своюкнигу и погружалсяв чтение.

Профессорпришел к Арсениюза два дня довыписки, вошелбез стука, уселсяна стул у окна,посмотрелвиновато ипросительно.

—Здравствуйте,молодой человек!— У него оказалсязычный, никакне вяжущийсяс тщедушнымтелом голос.— Прошу прощения,что вынужденвас побеспокоить,но ситуациясложилась такимобразом, чтообратитьсямне больше нек кому.

Арсенийуже хотел былосказать, чтоперсонал вбольницеответственныйи любезный илюбую просьбупациента выполнитс удовольствием.Хотел, но несказал — отвлексяна одну маленькуюстранность.У профессоране было ауры.Ни землисто-серой,ни ярко-зеленой— никакой! Задни, проведенныев реабилитационномцентре, Арсенийвстречал лишьодного человекабез ауры. Этотчеловек каждоеутро таращилсяна него из зеркала,нервно улыбалсякривоватойулыбкой, близорукощурил синиеглаза. В томрадужном мире,который кто-тоналожил на егопривычно-унылыймир, подсветкине было толькоу него самого.

— Делов книге. — Визитернервно пригладилредкие волосы.А вот и втораястранность:книги, с которойпрофессорникогда нерасставался,на сей раз сним не было. —Ах, проститеменя великодушно!Забыл представиться!— Он церемоннопривстал состула. — МережкоЭммануил Яковлевич,с позволениясказать, коллекционер.

—Оченьприятно. — Сказатьпо правде, впроисходящемне было ничегоприятного. Нисветский тон,ни добродушноелицо профессоране могли избавитьАрсения отгнетущего,вгрызающегосяв позвоночникчувства неправильности.

— Делов книге, — повторилпрофессор ирастеряннопосмотрел насвои ладони.— Редкая вещь,я бы даже сказал,уникальная— «Выпискановых заповедей»Иона Схоластикатысяча восемьсотсемьдесяттретьего года!Вы представляете,молодой человек?

—Честноговоря, не очень.— Арсений пожалплечами. — Редкая,наверное, книга?

—Редчайшая,уникальнейшаяи очень дорогая.— Старик огляделся,словно в палатеих могли подслушать.— Я уже нашелпокупателя,но все никакне решалсярасстатьсясо своим сокровищем,все тянул имедлил, старыйдурак. И ведьпокупательдостойнейший— коллекционер,настоящийценитель. Дане из тех, чтокупят шедевр,а потом всюжизнь держатв банковскойячейке за семьюпечатями. Скнигами такнельзя, книгамчеловеческиеруки нужны. Вызнаете, молодойчеловек, — профессорподался вперед,поманил Арсенияпальцем, — яведь толькосейчас понял,каким чудовищнымэгоистом был,потому что...

Договоритьон не успел,дверь в палатураспахнулась,впуская внутрьпостовую медсеструАльбину Ивановну,женщину в равноймере добруюи хамоватую.

—Душно-токак! — Она окинулапалату зоркимоком. Под еестрогим взглядомпрофессорвтянул головув плечи и, вскочивсо стула, бочкомпротиснулсяв полуоткрытуюдверь. — Гуляев,что стоишь? Ану, марш напроцедуры! Зовуего, зову! — АльбинаИвановна обмахнуласьпапкой с листаминазначенийи добавила ужеспокойнее: —Батареи кочегарятпочем зря. Окнооткрой передвыходом, пустьпроветритсяхоть немного.

Путьк процедурномукабинету лежалмимо палатыпрофессора.Арсений подумал,что как-то бестолковооборвался ихстранный разговор,уже намерилсябыло войти,когда дверьпалаты открыласьсама. Санитаркатетя Люба, маленькаяи верткая, бормочачто-то себе поднос, бухнулапрямо под ногиАрсению сначаламешок с грязнымпостельнымбельем, а следомведро с водойи швабру. Передтем как дверьв палату захлопнулась,он успел разглядетьсидящего нанезаправленнойбольничнойкойке профессора.Старик поймалего взгляд,виновато улыбнулся.Нет, определеннонужно зайтипоговорить.

Арсенийуже взялся задверную ручку,когда тетяЛюба, громыхнувведром, поинтересовалась:

— Кудасобрался, хлопец?

—Туда.

— Ачто тебе тамделать? — ТетяЛюба посмотрелана него снизувверх, нахмурилась.

—Поговоритьхотел. — Не отпускаяручку, Арсенийоперся плечомо дверной косяк.— А что — нельзя?

—Нельзя.— В голосе санитаркипослышалиськакие-то странныенотки, а еекоричневаяаура слегкапотемнела. —Ты не знаешь,что ли? — спросилаона шепотоми, не дожидаясьответа, продолжила:— Умер он, пациент-то.Сегодня утромпреставился.Постовая заглянула,а он лежит посередьпалаты уженеживой.

—Глупости,— Арсений мотнулголовой и толкнулдверь. — Вы что-топугаете, потомучто я толькочто... — Договоритьон так и не смог— палата былапуста...

—Глупости— это то, что ятебе врачебныетайны рассказываю,— обиделасьтетя Люба, — ав человеческойсмерти, милыймой, нет никакойглупости. Онстарый уже был,да и больнойнасквозь. И такчудо, что протянултак долго.

— Кто?— спросил Арсений,растеряннооглядываяпалату.

— ТакМережко этот,который преставился.Жалко мне его,одинокий онбыл, лечилсяу нас уже разшесть, наверное,и ни разу к немуникто не наведался.Это ж развехорошо, когдавот так-то? —Тетя Любаперекрестилась,сказала, ни ккому конкретноне обращаясь:— Кто хоронить-тобудет? — А потом,точно опомнившись,добавила: — Шелбы ты, хлопец,куда шел. Чегоуж теперича?..Ему теперичаразговоры твоибез надобности...

Ох,как тетя Любаоказалась неправа — покойныйЭммануил ЯковлевичМережко жаждалобщения! Онпришел в палатук Арсению ночью,присел наоблюбованныйеще днем стул,деликатнооткашлялся,дожидаясь, покак собеседникувернется дарречи.

—Покорнейшепрошу меняпростить, —сказал он виноватои, сдернув сноса очки, принялсяпротирать ихкраем больничнойпижамы. — Я исам, знаете ли,не сразу понял,что происходит...в первый разсо мной такое...

— Что— в первый раз?— От страхаголос сделалсясиплым и едваразличимым,но профессорпрекраснорасслышал.

— Опытвнетелесногосуществования.Очень любопытно,доложу я вам,но есть некоторыесложностикоммуникации.Это простосчастье, чтоя нашел вас,молодой человек.