Жизнь может быть такой простой. Жизнелюбие без одержимости здоровьем - Манфред Лютц

Все же было бы несправедливо искать в учении Карла Маркса, рожденного в XIX веке в Трире, сарказм по отношению к психологии, истоки которой надо искать у Зигмунда Фрейда, рожденного в XIX веке во Фрайберге. Так как в принципе они братья. XIX столетие было очаровано духом детерминизма: тогда думали, что у всего есть причины, и если их знать (а заодно и законы природы), то можно точно предвидеть все. Если бы это действительно было так, то это стало бы концом «Тагесшау»[10] еще до ее изобретения, так как более не нашлось бы ничего нового для обозрения. Для этого, естественно, нужно было бы знать все законы природы без исключений. И правда: в конце века Эрнст Геккель в своей знаменитой книге «Всемирные загадки» с бурным оптимизмом представлял себя уже у цели, перед решением всех загадок.

Детерминизм был, так сказать, проектом генома XIX столетия. Более того: он был его запасной религией. Началом всему этому послужило парадное выступление математика Пьера Симона Лапласа, который объяснял императору Наполеону новейшую естественнонаучную картину мира. Когда он закончил и с гордой самоуверенностью посмотрел на императора, властитель практически всей Европы задал короткий вопрос: «Et Dieu?» (А Бог?) Математик гордо выпрямился перед императором и проронил: «Бог? Я больше не нуждаюсь в этой гипотезе!» Разумеется, в то время это было довольно смело – не нуждаться в такой гипотезе, – несмотря на то, что Всевышний в качестве затычки для всего того, что мы еще не можем объяснить, – самая большая ошибка веры. Во всяком случае, Господа Бога послали на пенсию и смастерили себе вместо него импозантные «научные мировоззрения». Так марш научного прогресса с высокопарным пафосом запасной религии зазвучал по всему XIX веку.

Первые паровые двигатели, с появлением которых произошел переворот в хозяйственной деятельности, железная дорога, сделавшая произошедшие изменения заметными для всего населения, промышленость, воспользовавшаяся техническим прогрессом Homo faber[11], – все это не только изменило мир в лучшую сторону, но и привело к сильному социальному напряжению. На это ответили Карл Маркс и другие, когда сконструировали социологические и экономические закономерности, остававшиеся, однако, полностью в детерминистском мышлении столетия. К закономерностям физического мышления они добавили закономерности классовой борьбы вплоть до всемирной революции. «Свобода – это осознанная необходимость» – лучше, вероятно, не смог бы сформулировать и Лаплас. А также Зигмунд Фрейд. Так как бедой всех закономерностей была свобода человека.

Поэтому попытка психоанализа Фрейда была прямо-таки необходимым краеугольным камнем для грандиозного детерминистского проекта XIX столетия. Фрейд, как известно, считал себя не в последнюю очередь неврологом. Он надеялся когда-нибудь найти физические причины, лежащие в основе психических феноменов, которыми он занимался. Много позже его смерти Юрген Хабермас упрекнул его за это в «сциентистском самонепонимании» и справедливо рекомендовал рассматривать психоанализ как герменевтическую[12] дисциплину, которая может понимать, но не объяснять. Конечно, Хабермас не был человеком XIX столетия. Как и Иоганн Вольфганг фон Гёте в начале века со своим учением цвета, Зигмунд Фрейд поддался в конце идефикс, что его умственные творения уступают его естественнонаучным амбициям. В действительности все было наоборот.

Эрзацрелигии XIX столетия, детерминизму, была суждена лишь короткая жизнь. За крушением естественнонаучной системы мира XIX века благодаря квантовой теории Макса Планка начала XX столетия, внезапно исключившей любой детерминизм для всего будущего, сделавшей его не непреложной истиной, а лишь статистической вероятностью, последовало в конце столетия и крушение реально существующего социализма. И Бог, с которым так патетически распрощались, заменив детерминизмом, стал снова в теме. Макс Планк и многие другие современные физики стали религиозными людьми, более того, старая религия оказалась решающей силой при лишении власти идеологических режимов Восточной Европы. Но в одной области детерминизм, большой рухнувший проект XIX века, удержался вплоть до сегодняшнего дня: под защитой религии здоровья он абсурдно жужжит в головах верующих в психологию. Те, кого спрашивают сегодня о «причинах», – это, пожалуй, психологи.

Но психология не может ответить на этот вопрос – во всяком случае, не так, как хотелось бы общественности. Психологические взгляды – это не истина, а лишь более или менее полезные и разные возможные точки зрения на реальность, у которой нельзя отнять последнюю тайну. Само собой разумеется, каждая психологическая школа объясняет психические феномены так, как если бы не было свободы человека. В противном случае невозможно было бы установить какую-либо закономерность и каждый случай оставался бы индивидуальным, из него нельзя было бы сделать никаких общих выводов. Поэтому, пытаясь понять психическую ситуацию человека основываясь на сделанных ранее закономерностях, нужно всегда сознавать, что индивидуальная свобода каждого отдельного человека может взорвать все правила.

Поэтому определенным образом психоанализ, как и все школы психотерапии, – это не что иное, как иллюзия, которая может, конечно, и помогать. Достаточно ли этого для подтверждения тезисов известного письма Фрейда с критикой религии? Сомнительно. Традиционная концентрация психоанализа на причинах, идущих из раннего детства (по принципу: «У вас проблема? Так у меня есть еще одна для вас!»), оказалась терапевтически малоэффективной. И так как цель психотерапии – не в установлении «истины», а в том, чтобы реально помочь человеку, плохая оценка терапевтической эффективности психоанализа – это истинный кризис его как направления, по крайней мере в традиционной форме. Все школы понимают, что для эффективной терапии необходимо в первую очередь не выяснение причин, а решение болезненных проблем, и для этого преимущественный интерес представляют не возможные дефициты человека, а прежде всего его ресурсы.

Именно то, что создает психоанализу научно-теоретические трудности и препятствует его большей эффективности как терапевтического метода (неправильное восприятие его как истинного учения и тотального интерпретатора всего мира), как раз и пользуется неограниченным успехом на рынке. Ведь люди с бурной готовностью ищут заполнения религиозного вакуума. Серьезные психоаналитики твердо уклонились от такой настойчивости. Другие, однако, не выдержали почитания их как гуру, предложенного подогретой общественностью, и рекламируют хорошо продаваемые «истинные» психотеории о Боге и мире.

Особенно популярно такое ненаучное злоупотребление у определенных представителей старой религии, не особенно робеющих перед общественностью, которые ввиду застоя в церкви находят утренний религиозный воздух в психообласти. Они взвиваются до психотеологического всезнания. С тем, что немедленно наступающее уважение проявляется тогда не к Богу, а к ним лично, они с болью в сердце примиряются. Среди ярчайших примеров этой тенденции можно назвать Евгения Древерманна. Он, кажется, сам полагает, что является избранным и абсолютно неповторимым пророком, постигшим все истины. Едва ли кто-то другой умудряется бить «иноверцев» и прежде всего критиков так основательно за то, что они недостаточно внимательны к посланию любви, которую он провозглашает. Здесь уже злоупотребляют и психотерапией, и религией.