Вариации для темной струны - Ладислав Фукс

увидел, что они стоят на зеленой траве. За цветущими деревьями была видна поросшая лесом долина, вся золотая от солнца, а еще дальше, на юге, сверкали снежные вершины Альп, будто там рассыпалось сине-белое золото. Мне уже не грозила простуда. Мне уже не приходилось бояться, что кто-нибудь заметит, как я замерз. Мне было хорошо в темно-синей матроске, а еще мне было хорошо потому, что исчезла костлявая. Вдоль дороги так красиво цвели деревья, сияло солнце, зеленела трава, и вдалеке так хорошо были видны сверкающие Альпы — все это, наверное, потому, что костлявая не шла в процессии. Вообще ни одной женщины не было в процессии, они ехали в открытых колясках. По дороге они нас перегоняли и останавливались в некоторых местах: у пруда, у креста, возле святого Яна из Непомук, на перекрестках; временами из-за цветущих деревьев они смотрели на нас, как добрые феи, смотрели, как движется наша процессия, а потом ехали чуть дальше к святому Флориану, к другому кресту, к следующему перекрестку. Мама ехала в первой коляске, костлявая — во второй. Всегда, когда она нас обгоняла, сверкали ее корона на голове и стекла лорнета, а вокруг нас в это время будто падала тень. Но что с ней поделаешь, хорошо еще, что она не шла за мной по пятам. А вот кто совсем исчез, так это седовласый генерал с моноклем, и мне было жаль, что так случилось. Его не было в процессии, не ехал он и в коляске. Будто провалился, как серебряный волшебник Дупидуп, бесследно. А дедушка — дедушка действительно ехал…

Невозможно рассказать, на чем он, собственно, ехал, но важно, что он ехал. Он был впереди нас, и, кроме того, над головой у него был флаг, который, видимо, защищал его от солнца. Я не видел его груди, но был уверен, что медалей у него нет, что у него их сняли. Молодые поручики несли их впереди на подушках. Не видел я и его лица, но чувствовал, что оно ясное, а глаза излучают радость, потому что он был необычайно бодрым, гораздо бодрее, чем на аудиенции в зале. Каждую минуту он отвечал на приветствия солдат и людей, стоящих среди деревьев у дороги, слегка кивал им и махал рукой и, конечно, следил за лошадьми, которые его везли и которых он всегда любил, — их было четыре пары, черных коней с золотыми и серебряными постромками и гигантскими плюмажами. На левых лошадях первой и четвертой пары сидели солдаты, по сторонам шагали адъютанты с крестами и саблями наголо, дедушке не нужно было даже помогать, раз уж ордена на груди не висели и он так хорошо держался. А потом, если уж ему что-нибудь потребовалось бы, то здесь, в конце концов, находился я.

Я шел сразу за повозкой. С отцом, Гини и маминым братом. Хотя последний, собственно, шел на шаг впереди. За нами с каким-то чужим паном шли мальчики. Небось они отдохнули, потому что их испанка тоже ехала. А может, и не ехала, а шла где-нибудь в конце, где, конечно же, шла и наша Руженка. Тяжелая, трогательная, прекрасная музыка раздавалась далеко впереди, но она хотя и была далеко впереди, бубны и аккорды труб были слышны нам, а дедушке — безусловно, ведь играли-то для него. А на порядочном расстоянии за нами шагали мужчины в цилиндрах и ярких мундирах, генералы, полковники, майоры, но седовласого генерала с моноклем среди них не было. Зато на поворотах дороги, когда я мог рассмотреть начало процессии…

Невозможно было поверить… Сначала я и не верил своим глазам. Но когда это повторилось несколько раз — и у пруда, и у креста, и у святого Яна из Непомук, да и у святого Флориана, и на перекрестке, — то я решил, что это действительно так… во главе процессии на черном коне ехал настоящий рыцарь. Рыцарь в доспехах. В жизни я не видел ничего подобного. Видел я, конечно, рыцарей, как они сражаются с семиглавым змеем и в музее, но там собственно, были не рыцари, а пустые доспехи. А в этих доспехах был настоящий живой человек. Мне так хотелось рассмотреть его поближе или хотя бы спросить, кто он и что это значит. Отец мне едва ли ответит — он не любил доспехи; дедушка был слишком занят солдатами и народом у дороги, а потом было бы трудно звать его отсюда и спрашивать, кто это там впереди. Оставался только Гини. Но когда на повороте вдали между деревьями показался рыцарь и я открыл рот, чтобы спросить, Гини меня толкал, толкал ногой на ходу, а на перекрестке мне даже сказал, чтобы я не валял дурака… Тогда я ничего не узнал, но зато я узнал, каков Гини, хотя я об этом давно догадывался.

Вдруг неред нами среди широких лугов и полей вынырнул холм с гигантскими деревьями, между ними возвышался купол с башенками. Купол с башенками, окруженный гигантскими деревьями, переливался и блестел, как купол замка Королевы Серебряных звезд. Наша процессия медленно шла вперед, и через минуту мы очутились у первых деревьев. Показались железные, открытые настежь ворота, как перед замком Звезды ночи, когда к ней приходили арфисты, за воротами малый двор, как перед тайником Немого ворона, а за ним тот замок с куполом и башенками. Когда мы подошли к замку и остановились перед воротами, Гини ни с того ни с сего положил мне руку на голову и сказал, что рыцарь вводит на пост президентов, маршалов и генералов, как правило, это самый старший генерал. Что дедушка имеет право быть рыцарем, потому что он был фельдмаршалом и командующим целой армией. Ладонью он повернул мое лицо по направлению к одному из крыльев замка, к которому, важно вышагивая, приближался конь с рыцарем в седле. Теперь я мог рассмотреть рыцаря. Рыцарь держал в руке меч, панцирь его был перевязан траурной лентой. Но лица его я не видел, оно было скрыто под узким забралом. На миг мне показалось, будто из-под забрала он глянул на меня. Гини сказал, чтобы я не боялся, что рыцарь, скорее всего, тот самый высокий седовласый генерал с моноклем. Когда я растерянно оглянулся, то увидел сзади три пары испуганных глаз, младший кузен казался совсем не в себе, где-то в задних рядах появилась отчаянно вытянутая шея испанки, а еще дальше лицо с вытаращенными глазами, испуганными и не знающими, на что прежде всего глядеть, — без сомнения, это была Руженка.