Брат по мечу" () - Дэвид Вебер

всегда утверждал - энергично, - что единственный раз в своей жизни он вызвался на что-либо добровольно, это был день, когда вербовщик морской пехоты воспользовался похмельем молодого выпускника средней школы... что, как Хоутон знал по личному опыту, было полной чушью. Но под этой броней скрывался кто-то, кто искренне верил, что работа таких людей, как Корпус морской пехоты Соединенных Штатов, заключается в том, чтобы изменить мир к лучшему. Кто-то, кто видел больше уродства и насилия, чем любая дюжина гражданских лиц его возраста, и кто был награжден не один, а дважды за то, что вытаскивал раненых гражданских лиц в безопасное место посреди перестрелок. Кто-то, кто проводил часы своего свободного от службы времени, помогая медицинским бригадам "сердец и умов", и кто помогал тренировать баскетбольную команду, спонсируемую морской пехотой, когда он не был с врачами.

Кто-то, кто видел преднамеренное убийство детей в движущихся изображениях Венсита.

Это было все, что на самом деле потребовалось бы, чтобы заставить Джека Машиту записаться на миссию, и Хоутон это знал. Но он также знал, что если бы он не согласился, Машита тоже не поехал бы, с детьми или без них. И если Кеннет Хоутон точно понимал, почему Машита вызвался добровольцем, он был менее уверен в своих собственных мотивах.

Отчасти, как он знал, это было связано с тем фактом, что у Венсита было собственное расписание, которого он должен был придерживаться. Каким бы нелепым ни казалось все, что уже произошло, было очевидно, что на самом деле было только две возможности. Первая заключалась в том, что "Крутая мама" наехала на самодельное взрывное устройство, а некий Кеннет Хоутон переживал самый странный наркотический сон, о котором он когда-либо слышал, пока над ним работали врачи. Во-вторых, он действительно, действительно был в совершенно другой вселенной, и седовласый волшебник с зелеными глазами на самом деле был единственным человеком, который мог когда-либо вернуть его домой.

Лично он во многих отношениях предпочел бы первый вариант, но сомневался, что ответ может быть таким простым. В любом случае, он мог бы действовать так, как будто это происходило на самом деле, и Венсит, очевидно, был слишком обеспокоен своим другом - этим персонажем "Базелом" - чтобы сидеть у костра, поджаривая зефир (или что там, черт возьми, они использовали вместо этого), пока он ждал успокоения "ряби" и возможности снова отправить их домой. Кроме того, что Хоутон наставил пистолет на волшебника, он не мог придумать никакого способа заставить Венсита оставаться на месте. И чем больше он видел старика, и чем глубже проникался приятием волшебства - по крайней мере, в этой вселенной - тем больше он сомневался, что Венсит позволил бы ему сделать что-либо подобное.

Старый хрыч может "вызвать" четырнадцатитонный БТ из совершенно другой вселенной, размышлял он. Так что же заставляет тебя думать, Кен, что он позволит тебе сидеть там с направленным на него маленьким пистолетом 45-го калибра?

Он не мог придумать ни одного ответа на этот вопрос, и поскольку Венсит, очевидно, собирался отправиться в ночь в попытке спасти этого Базела в одиночку, единственным логичным решением для Хоутона и Машиты было последовать за ним. В конце концов, они вряд ли могли позволить ему убить себя до того, как он отправит их домой.

На самом деле, Хоутону скорее понравился такой анализ их ситуации. Это было логично, прагматично, с сильной долей жесткого эгоизма.

Это также было, как и настойчивое заявление Джека о том, что он никогда ни на что не вызывался добровольно, полной чушью.

Сержанту-артиллеристу Хоутону было не по себе от осознания этого, но не было смысла притворяться, что это неправда. Образы Венсита тоже дошли до него, и старый волшебник был прав. Были обязанности, которые должен был принять любой человек, независимо от вселенной, в которой он оказался, если он когда-нибудь хотел снова взглянуть на себя в зеркало.

Но даже это не было полным ответом, и он почувствовал, что его разум возвращается назад, блуждая в воспоминаниях, которые он провел два года, запирая за непроницаемым барьером. Вернемся к тем дням, когда он был мужем, который ожидал, что скоро станет отцом.

Гвинн всегда понимала, подумал он. Она знала, что заставляло меня "тикать", во что я должен был верить, чтобы быть собой. И она верила в это вместе со мной - верила в это за меня, достаточно глубоко, чтобы сохранить мне рассудок.

Где он потерял эту уверенность, удивлялся он. Умерла ли она в том же "Форде Эксплорер", что и Гвинн? Была раздавлена вместе с ней и их нерожденным сыном на обледенелой горной дороге грузовиком с пробитой шиной? Или он потерял это позже, когда у него больше не было ее, с которой он мог бы поговорить, признаться, разделить боль. Предполагалось, что крутому сержанту-артиллеристу не нужно было делать такие вещи. Что, конечно, было глупо. Сержанты-артиллеристы тоже были людьми, какие бы неписаные правила ни требовали от них притворства. Но Гвинн всегда знала, что это не так, всегда была рядом с ним, всегда заставляла его делиться с ней как темными вещами, так и светлыми.

Он понял, что она была его моральным ориентиром. Не единственным, которые у него были... просто самым важным из всех. Он выжил без нее, полагался на все те другие компасы, но это было не то же самое. Не так, как он столкнулся с миром, в котором люди превращали себя и даже своих собственных детей в живые бомбы во имя извращенного Бога. Тем, в котором враг убивал пленников перед камерами и транслировал изображения через Интернет, а снайперы регулярно открывали огонь по религиозным процессиям, в то время как бомбардировщики намеренно нацеливались на мечети, синагоги и церкви. Тем, в котором люди, сражающиеся с этими кровожадными фанатиками, слишком часто сами наносили ужасающий "сопутствующий ущерб", и даже некоторые из хороших парней - даже некоторые из товарищей Хоутона по морской пехоте - оказались заражены той же глубинной болезнью и совершали поступки, столь же жестокие, как и любой из "врагов". Все это обрушилось на его собственное чувство потери, его собственное горе, и он потерял уверенность. То, что когда-то было четким и недвусмысленным, стало чем-то другим, и он боялся, что сам тоже становится чем-то другим. Чем-то... испорченным, которого Гвинн бы не узнала.

Это действительно верно, не так ли? - задумался он. Это так просто. Как бы ты ни оказался здесь, где бы ты ни находился, это так просто. Венсит предложил вернуть тебе