Самое время для новой жизни - Джонатан Троппер

– Правда?

– Ну разумеется. Женщина скорее предпочтет увидеть экс-бойфренда в могиле, чем с другой.

– Женщине следует подумать об этом, прежде чем давать означенному бойфренду пинок под зад.

– Угу, – вздохнула Линдси, безропотно принимая шпильку. – Может, не будем сейчас об этом, а?

– Извини, – я уже пожалел о сказанном. – Захотелось обвинить кого-нибудь в нынешних своих неприятностях.

– Проехали.

Мы немного помолчали в память о злополучном прошлом, сквозь слабый шорох помех на линии ее дыхание вторило моему. Оставаться друзьями после разрыва хорошо в теории, на практике же это какие-то вечные похороны, возвышенно-трагическая комбинация грустных воспоминаний и беспрестанного сожаления.

– Мне не хватает наших с тобой разговоров, – сказал я.

– Мне тоже тебя не хватает, – ответила она просто. – Потому и звоню.

– О!

– Итак, когда же ты разведешься официально?

– Юристы уже подготовили бумаги. Завтра у нас веселенькое мероприятие – будем их подписывать.

– Мне правда очень жаль, Бенни. Сара не знает, что теряет.

– Прекрасно знает.

“А ты знала?” Я вовремя прикусил язык, чтобы не произнести это вслух.

– Наверное, будет совсем некстати пригласить тебя завтра на ужин? – спросила Линдси. – Вроде как отпраздновать твой новый статус холостяка?

– Очень даже кстати. Но не думаю, что мне следует встречаться с женщиной в первый же вечер после развода. По крайней мере с той, до которой есть дело. В таком уязвимом положении, боюсь, мои намерения могут быть неправильно истолкованы.

– Мной?

– Мной, – ответил я.

– Да я же всего лишь хотела срочно с тобой переспать, – оскорбилась Линдси.

Тут пискнул сигнал “ожидает другой вызов”.

– Погоди минутку, – попросил я, благодарный за передышку.

После щелчка раздался голос Чака:

– Включай “Фокс ньюс”. Быстро.

Я схватил пульт, переключил на пятый канал. И увидел Пола Сьюарда, агента Джека, беседовавшего с роем микрофонов. Я снова вернулся к Линдси, попросил включить новости.

– “…незначительный инцидент, из которого раздули бог знает что, – говорил Сьюард. – Джек Шоу вовсе не наркоман. А неудачные дни случаются у каждого. Я вполне убежден: через несколько дней он выйдет из больницы и вернется к работе”.

Дальше заговорил невидимый репортер: “Джек Шоу, чьи последние три фильма только в США собрали в сумме 340 миллионов долларов, стал суперзвездой после выхода на экраны боевика “Голубой ангел”, где Шоу, по иронии судьбы, играет излечившегося наркомана, который мстит за убийство своей семьи…” Голос продолжал бубнить, а в эфир пустили отрывок из “Ангела”: Джек носится между летящими по калифорнийской автомагистрали машинами и палит из пушки.

Затем пошел репортаж с места аварии на одной из извилистых дорог в голливудских холмах. Со слов тошнотворно серьезного корреспондента, Джек Шоу ехал на своем “рейндж-ровере” со скоростью около 100 километров в час и врезался в дерево, автомобиль выбросило на проезжую часть, он едва не столкнулся со школьным автобусом, битком набитым детьми, а затем скатился в небольшой придорожный овраг. Как и следовало ожидать, телевизионщики в основном напирали на школьный автобус.

– Автомобиль Шоу разминулся со школьным автобусом буквально в нескольких сантиметрах, страшной трагедии едва удалось избежать, – говорил корреспондент. – Местная полиция официально заявляет, что прямо на месте происшествия Джеку Шоу было предъявлено обвинение в хранении запрещенных законом веществ, а также вождении автомобиля под воздействием таких веществ.

– Твою мать, – прокомментировала Линдси.

Теперь на экране появился репортер, стоявший у входа в окружную больницу Лос-Анджелеса.

– Врачи окружной больницы признают состояние Шоу стабильным и предполагают, что через двое суток он сможет отправиться домой. А вот проблемы с законом у Джека Шоу только начинаются. Рик Брайен из Голливуда специально для “Фокс ньюс”.

– Позвоню Элисон, – сказала Линдси.

– Давай, – и я переключился обратно на Чака. – Ну дела!

– Это ты еще интервью с водителем школьного автобуса не видел. Заливал на всю катушку, мол, не выжми он вовремя тормоза, Джек бы всех их отправил на тот свет.

– Как думаешь, Джек в порядке?

– Говорят, стабилен. У меня в этой больничке один друг-акушер как раз квалификацию повышает. Позвоню ему, вдруг что выясню.

– Может, это немного встряхнет Джека, – предположил я, – и он наконец поймет, что действительно увяз.

– Щас, – сказал Чак. – Можешь на это не рассчитывать.

Положив трубку, я понял, что смотреть, как Сталлоне теснит вьетконговцев накачанным прессом, сил больше нет. Включил компьютер, полистал первые главы последней своей пробы пера. За время работы в “Эсквайре” я начал писать, должно быть, с полдюжины романов – в действительности один и тот же роман, к которому заходил с разных сторон, но так и не зашел. Пытаясь передать общую атмосферу эмоционального опустошения, я никак не мог выдержать нужный тон. Читал Джея Макинерни и поражался, с какой легкостью ему удается пропитать своих героев и сам город мрачным духом пренебрежения к пустоте жизни. Не то чтобы я пытался подражать Макинерни. Я, конечно, посетил недостаточно ночных клубов, недостаточно встречался с моделями, недостаточно ночей проводил без сна, балуясь наркотиками с друзьями-интеллектуалами, выпускниками элитных частных школ, чтобы хотя бы приблизиться к предмету его повествования. Но я завидовал масштабу жизненного опыта Макинерни, способности без всяких усилий извлекать из этого опыта нужное и давать читателю ощущение причастности к изображенному миру, даже если читатель вовсе к нему не причастен. Не принадлежа к какой-либо определенной субкультуре, я не мог найти для героев подходящих декораций. Использовать в качестве контекста свою жизнь на Манхэттене, даже самую беспросветную ее часть, не получалось, оттого я чувствовал себя подавленным и вообще существующим в каком-то вакууме. Чем, спрашивается, я занимался последние восемь лет и как собираюсь создать нечто стоящее, если даже собственные переживания меня ничуть не воодушевляют?

Писать после всего этого я, ясное дело, уже не мог. Разделся, окинул взглядом свой голый торс в зеркале ванной, зачем – не знаю. Сделал кое-как растяжку и несколько наклонов, поймал в зеркале собственный взгляд и, вдруг застыдившись самого себя, ретировался в душ. В душе я не просто смываю грязь очередного осевшего на мне нью-йоркского дня. Для меня он вроде камеры сенсорной депривации, в какой якобы спал Майкл Джексон. Помести меня в ванну, и уже через пять минут я испытаю непреодолимое желание выскочить оттуда, а вот в душе могу находиться часами. Здесь мне лучше всего думается.

Я думал о Джеке, думал о Линдси. Что я могу изменить в отношениях с ними? Думал о Саре и спрашивал себя, грустно ли мне потому, что она ушла, или просто потому, что и про нее я думал – это навсегда, а оказалось, нет. Печалюсь ли я? Или расстраиваюсь, что не опечален? Дружба, любовь, молодость, удовлетворение – как они скоротечны. Когда я наконец вышел из душа, подушечки пальцев сморщились черносливинами. Мои руки превратились в руки старика.