Койот Санрайз. Невероятная гонка на школьном автобусе - Дэн Гемайнхарт

Улыбка дамы на секунду погасла, брови сдвинулись:

– Да, конечно.

– Спасибо, – проговорила я и отвернулась, чтобы поговорить без свидетелей.

– В Неаполе, штат Флорида, – сказала я бабушке.

– И как там?

– Жарко, – ответила я. Огляделась по сторонам: – На заправке есть душ, и это классно. Родео давно пора было помыться.

– М-м-м. А как там твой папа?

– Родео? У него все в порядке, – ответила я вежливо, но твердо. Я люблю бабушку до беспамятства, но она отказывается называть Родео «Родео», а я думаю, что это никуда не годится – не называть человека тем именем, которое ему больше нравится. – Ну, по его меркам, в порядке.

– М-м-м, – сказала бабушка. Она знала Родео и знала, что я имею в виду. – А как там маленький Айван?

– Уже не маленький! – сказала я. Я взялась иногда отправлять бабушке фотографии Айвана, вроде как открытки. – С тех пор как ты его последний раз видела, он здорово вырос. Он уже скорее кот, чем котенок. Высокий, стройный, с королевской осанкой и умный во всех отношениях. Ты бы в него влюбилась.

Бабушка тихо рассмеялась мне в ухо:

– Да, лапочка моя, не сомневаюсь. Может быть, однажды ты сможешь вернуться в наши края, и у меня будет возможность с ним познакомиться.

Она говорила это почти каждую субботу, а мне почти каждую субботу приходилось уворачиваться от этих ее слов. Она знала так же хорошо, как и я, что этого никогда не случится.

– Ну ладно, может, когда-нибудь. А пока я его опять сфотографирую и завтра отошлю тебе по почте.

Бабушка вздохнула, даже не таясь, и сказала:

– Хорошо, золотко мое. Буду очень рада. Но я так по тебе скучаю, деточка.

Это она тоже говорила каждую субботу. В ее голосе зазвучала такая знакомая мне грусть, такая привычная тоска по прошлому, что я поняла – пора закругляться.

Я набрала в грудь воздуха – для решительности, несколько раз моргнула, а потом иронично выгнула бровь. Бабушки иногда как-то даже чересчур дают волю чувствам.

– Ну ладно, бабуль, я больше тебя не отвлекаю. Здесь жарко, как в пекле, и Родео рвется в путь, чтобы мы могли опустить стекла и немного охолонуть.

– Хорошо, детка. Смотри, обязательно пришли мне фотографию Айвана.

– Пришлю, – сказала я, возвращаясь к пожилой даме, которая терпеливо дожидалась, пока я верну мобильник.

– Ой, погоди, милая, – быстро проговорила бабушка. Мне показалось, что она просто хочет затянуть разговор. И, знаете, я ничего против этого не имела. – У меня есть одна грустная новость про твой район.

– Про мой район?

Мы уже столько лет катались по стране безо всякой цели, что мне было странно думать про какой-то район, что это «мой район». Было странно даже подумать про любое место, что это место – «мое», назвать «моим» что угодно, кроме нашего автобуса, бородатого чудика, а теперь еще и выдающегося кота.

– Да-да. Помнишь тот маленький парк в конце квартала? Сэмпсоновский парк?

– Конечно. – Я не видела его пять лет, но, даже не закрывая глаз, могла бы увидеть его во всех подробностях: столы для пикников, старые ржавые качели, а особенно дальний, заросший деревьями уголок с нестриженой травой – джунгли, да и только.

– В общем, милая, боюсь, его скоро не будет, – сказала бабушка, печально цокнув языком.

Все замерло. Все внутри меня и все снаружи. Я уставилась на окурок, который только что заметила, – он все еще дымился на раскаленном асфальте прямо у моих босых ног. Мои легкие онемели, не завершив вдоха. Пальцы одеревенели, мертвой хваткой вцепившись в телефон. Я забыла о старушке, которая смотрела и притворялась, что не подслушивает; перед глазами у меня все расплывалось.

– Что? – мой вопрос прозвучал как хриплое карканье.

– Его вырубят, весь, целиком, – сказала бабушка с сожалением, но как-то несерьезно, словно это ерунда, словно это не самые страшные слова, которые я слышала за последние пять лет. – Там строят новую развязку, расширяют улицу, что-то в этом роде. С тех пор как ты уехала, выстроили столько новых домов, машин сильно прибавилось. – Она продолжала что-то бубнить, а во рту у меня пересохло, как после черствых пончиков.

– Весь? – еле-еле выговорила я, думая об этих маленьких джунглях в дальнем закоулке парка, об этом лоскутке зеленой тенистой чащи, который хранит тайны, воспоминания и волшебство.

– Боюсь, что да, весь.

– Когда? – прохрипела я.

Бабушка вздохнула:

– На следующей неделе. Его уже огородили, пригнали бульдозеры и разные другие механизмы: они стоят наготове. Установили щиты с объявлениями. В среду все деревья выкорчуют.

– В среду?!

Бабушка помедлила. Наверно, ее слегка огорошил мой панический крик, но мне было не до тактичности, не до дипломатии – в таком-то состоянии.

– Да, милая. Что такое, тебе нехорошо?

– Как они посмели!

Бабушка снова помедлила.

– Они все могут, детка. Это никого не радует, но парк принадлежит городу, а город растет, так что…

– Я возвращаюсь, – сказала я. Даже не знаю, кто из нас двоих больше удивился моим словам.

Снова ненадолго воцарилось молчание, и в этой тишине все звуки мира, который был вокруг меня, ринулись мне в уши: шум машин, хлопанье дверей, визг тормозов, гомон голосов, – но мне они были по барабану. Я подняла глаза, и вместо окурка передо мной предстал Родео, сидящий на подножке автобуса в полутора десятках метров от меня: он с блаженным видом уплетал банан и гладил Айвана, сидящего у него на коленях. Я знала в точности, слово в слово, что он мне скажет, но это мне тоже было по барабану. Мой подмерзший было мозг оттаял, и на секунду я задумалась о том, что мы-то находимся во Флориде, а тот парк – далеко на севере, в штате Вашингтон, и я прикинула, сколько миль отделяет нас от парка и сколько часов остается до среды, но и это мне было по барабану.

Все это промелькнуло в моей голове за то время, пока бабушка быстро, ошалело вздохнула.

– Что? Что ты сказала, дорогая? – голос у нее был удивленный, испуганный, и в нем сквозили нотки чего-то, чего я давно уже в нем не замечала, – счастья.

Я набрала полную грудь воздуха, а потом выдохнула, раздув ноздри. У меня всегда раздуваются ноздри, когда я настроена решительно или перепугана до смерти, а там, на той парковке, ноздри раздулись вдвое больше обычного. Я опустила глаза и растоптала босой пяткой дымящийся окурок.

– Я сказала, что я возвращаюсь, – повторила я, снова глянув на бедного, ничего не подозревающего Родео, который спокойно посиживал в компании моего кота.

А потом я сказала то, чего уже больше пяти лет не говорила ни разу:

– Я возвращаюсь домой.