Любовное приключение - Александр Дюма

Однако это великое сердце перестало биться, этот великий защитник малых дел умер, умер таким бедным, что тот самый молодой оружейник, которого я рекомендовал генералу в те времена, когда он стоял у власти, поддерживал его деньгами до последних его дней и оплатил его похороны.

Это были грустные новости. Увы! В жизни наступает период, когда, оглядываясь вокруг себя, не видишь ничего, кроме черных точек: это пятна траура. Врачи говорят, что это устали глаза, что это глазная сетчатка наливается кровью, что это «темная вода» поражает сетчатую ткань зрачка. Они называют это «движущиеся мушки».

Когда же вы прекращаете видеть этих мушек, это означает, что пришла сама смерть.

Я нашел двух своих спутниц не там, где я их оставил и где безуспешно пытался отыскать: они расположились у стола, на котором лежали бумага, чернила и перья.

Я понял, что обречен на муки давать автографы. Это вначале вполне сносное мучение быстро становится невыносимым.

О том, кто я, узнали уже, когда я поднимался на пароход.

И как только я взялся за перо, выстроилась очередь.

К несчастью, на борту было несколько англичан, а особенно англичанок.

Когда речь идет об автографах, англичане бестактны, а англичанки неутолимы.

Впрочем, после общения с дюжиной англичан всех возрастов — от двенадцати до шестидесяти лет — я сделал великое открытие в области филологии и физиологии.

Я заметил, что столь распространенное изменение формы рта у пожилых англичан и англичанок происходит в определенном возрасте, а все молодые англичане и англичанки в общей массе обладают вполне приличными губами.

Что же так преображает к старости англичан и англичанок, наделяя рылообразными лицами одних и хоботообразными ртами других?

Это звук «th».

«Неужели это „th“? — спросите вы.

Представьте себе, да.

Спросите у вашего учителя английского языка, как достичь необходимого шипения, чтобы произнести «th», превращая его в «thz».

Он вам ответит:

«Сильно прижмите язык одновременно к верхней и нижней челюстям и в то же время произнесите „th“.

И вот из-за того, что приходится произносить «th», которое все время встречается в английском языке, из-за того, что приходится двигать вперед верхние и нижние челюсти, чтобы выговорить это проклятое «th», мягкое тело (язык) берет верх над твердым (зубами); постепенно баррикада кренится под напором, в ожидании того, как она окончательно рухнет.

И если вы, дорогой читатель или очаровательная читательница, знаете другой ответ на вопрос: «Почему англичане и англичанки от пятнадцати до двадцати лет почти все обладают прелестными ртами, а англичане и англичанки от пятидесяти до шестидесяти лет почти все имеют безобразные рты?», — так вот, если вы знаете другой ответ, сообщите мне его, а я дам вам автограф.

К девяти часам вечера мы прибыли в Кобленц.

Моя спутница настолько привыкла к нашим братским отношениям, что больше не беспокоилась о расположении снимаемых нами комнат. Даже если бы нам дали одну комнату, но с двумя кроватями, она не выразила бы неудовольствия.

Наши комнаты оказались смежными, а у Лиллы стояло две кровати.

Ужинали мы втроем — наша знакомая из Вены согласилась составить с нами триумфеминавират.

И мы отлично провели вторую половину дня.

Если бы мужчины понимали всю прелесть дружбы с женщиной, и даже с двумя женщинами, то в тот день, когда их отношения переходили за рамки дружбы и вступали в область любви, они, возможно, и пролили бы слезы радости, но уж точно пролили бы слезы сожаления.

Вечер прошел чудесно. Чай накрыли в комнате Лиллы, и мы пили его, сидя перед большим окном с видом на Рейн, немного выше моста, ведущего в крепость Эренбрайтштейн и дальше; по ту сторону Рейна открывалась панорама холмов, переходящих в горы.

Поднялась луна, и волны ее тихого света заструились вдоль гор; достигая Рейна, они превращали его в бескрайнее зеркало из серебра.

О чем говорили мы тогда перед лицом этой великолепной природы? Я уже не помню. Возможно, мы говорили о Шекспире и Гюго, Гёте и Ламартине. Великие поэты воспевали величественные картины природы, и признательная природа сама навевает мысли о великих поэтах.

Несомненно, чтобы продолжить, насколько это было возможно, чудесное уединение, наша венская знакомая попросила у Лиллы разрешение разделить с ней ее комнату. Лилла повернулась в мою сторону как будто для того, чтобы спросить, не возражаю ли я.

Я засмеялся и ушел в свою комнату, оставив дам наедине.

Чтобы видеть эту прекрасную луну лежа в кровати, когда свеча будет погашена, я оставил решетчатые ставни открытыми, а занавески незадернутыми и таким образом через оконные стекла мог наблюдать темно-синий небесный свод с прочерченным на нем длинным светлым следом — это был Млечный Путь, а еще дальше я заметил мерцающую то красным, то белым, то голубым светом звезду — это был Альдебаран.

Как долго я созерцал это тихое и грустное зрелище то ли открытыми, то ли полусомкнутыми глазами, я не знаю. В конце концов я задремал, а когда вновь открыл глаза, все еще полные этого иссиня-черного неба и этих мерцающих звезд, то мне показалось, что небосвод охвачен пожаром.

Все, что прежде было синим, сейчас стало пурпурным. Небо, такое спокойное и ясное за несколько часов до этого, расходилось огненными волнами. Утренняя заря возвещала восход солнца.

Я все еще восторгался этим зрелищем, когда мне послышалось, что меня зовут из соседней комнаты.

Прислушавшись, я действительно уловил долетевшее до меня имя Александр.

— Это вы, Лилла? — в свою очередь вполголоса спросил я.

— Да, хорошо, что вы проснулись, — проговорила она все так же тихо, — вы не находите, что Всевышний создал для нас великолепные декорации?

— Просто блестящие! Жаль, что мы не вместе любуемся этим небом!

— Кто вам мешает войти и смотреть отсюда?

— А наша венка не будет возражать?

— Да она спит.

— Тогда откройте мне дверь.

— Открывайте сами, она и не была закрыта.

Я спрыгнул с кровати, надел брюки, халат, туфли и как можно тише вошел в комнату соседок.

Лилла, выражаясь театральным языком, лежала «со стороны двора», а ее соседка — «со стороны сада». Высокое окно позволяло лучам зарождающегося дня обагрять ее кровать и лицо, которое, казалось, плыло в розовом свете. Стараясь не загораживать собою свет, я снял зеркало и поднес его Лилле, чтобы она в него посмотрелась.

Было совсем нетрудно понять по ее улыбке, что она была мне признательна за то, что увидела себя такой красивой.