Фабрика мертвецов - Кирилл Кащеев

Из вагона третьего класса опрометью выскочила расхристанная баба – и ломанулась сквозь кусты прямиком к «ретираде».

- Надо же, какой тут народишко цивилизованный.

Баба настороженно огляделась и… задрав юбку, уселась за кустами прямо у стены «ретирады». В шаге от двери. Звучно зажурчала. Вскочила, одернула юбку… увидела над входом выложенный из кирпичей крестик… мгновение посомневалась… и на всякий случай размашисто перекрестилась на вокзальный нужник.

Митя сдавленно хрюкнул… и не выдержав, захохотал, уронив голову на руки.

- Что, сударь? Обсмеяли вовсе посторонних вам людей, о которых ничего не знаете, и веселитесь? – раздался сзади звонкий от обиды голос. Слова сопровождались звяканьем.

Митя медленно обернулся, в очередной раз окинув долгим взглядом реалиста… как его, Гришу? Вид Гриши нынче был особенно восхитителен: к слишком короткому для эдакой орясины мундирчику прибавился дорожный чайник в руках.

Видно, взгляд был выразительный – Гриша попытался спрятать чайник за спину, спохватился, выставил его вперед – точно пистолет в поединке.

 Митя задумчиво посмотрел на почти упершийся ему в грудь «носик». Гриша отдернул руку с чайником – и разозлился еще больше.

 - Какая ж она посторонняя? Мы с этой бабой уж почти родня… хоть она об том и не знает. – лениво протянул Митя, с интересом наблюдая как щеки Гриши покрываются красными пятнами.

 - Какая еще… баба? – зло процедил тот.

 - Вон та. – любезно пояснил Митя, кивая на вылезающую из кустов бабу.

 - Не вижу в ней ничего смешного! – решительно отрезал Гриша, явно намереваясь развивать скандал дальше.

 - А в ком видите? – немедленно заинтересовался Митя.

Его vis-à-vis открыл рот, намереваясь разразиться гневной тирадой… и тут же его торопливо захлопнул – аж звук хлопка слышен был. Только лицо еще больше налилось краснотой, да в глазах застыли злые слезы. Объявить смешным самого себя и переживать Митины комментарии ему определенно не хотелось.

«Все же понятливый! – почти с умилением подумал Митя. – Оказывается, чтоб по-настоящему измываться над человеком, у того должно быть хоть немного ума. Дураки к тонкому яду издевок нечувствительны».

Выходит, оскорбления от свитских в Яхт-клубе – показатель его, Мити, недюжинного умища? Почему ж этого умища хватает лишь на провинциальных реалистов, а не на Кровных, а то и великих князей? И тут же фыркнул, поймав себя на подобных дурацких рассуждениях. Потому что великие князья – это… ну уж всяко не реалисты!

- Пойду кипятку для чаю наберу. – явно не зная, что еще сказать, мрачно пробурчал Гриша, и шагнул к вагонной лесенке.

- Будка закрыта. – все еще погруженный в свои мысли, бросил Митя. – Ночь.

Гриша завис на лестнице, раскорячившись в неловкой позе, и глядя на будку с надписью «Кубовая для кипятку». Будка и впрямь была закрыта.

- Что ж теперь делать? – Гриша зачем-то заглянул в чайник – точно рассчитывая обнаружить в нем желанный кипяток.

- Спросите кондуктора, он расстарается. – равнодушно обронил Митя, не отрывая глаз от «ретирады». Наблюдая за бабой, он точно был уверен, что дверь «ретирады» закрыта. А сейчас она покачивалась туда… сюда… Точно изнутри ее придерживала робкая, неуверенная рука. И кажется… кажется… в проеме смутно виднелся женский силуэт.

- По нашим обстоятельствам это дорого. Экономить приходиться, на учебу мою. – буркнул Гриша – и зло покосился на отлично одетого ровесника. – Впрочем, навряд вы такое понимаете. - и с издевкой добавил. – Я насчет учебы.

Надо же, он пытается язвить.

- Я не то чтоб не понимал… - рассеяно хмыкнул Митя. - Я просто совершенно не интересуюсь… обстоятельствами.

Что эта дама… девушка там делает? О, excuse-moi, понятно, зачем она там… - Митя сам почувствовал, что краснеет. Нужный чулан в вагоне был… именно что чуланом: Митя и сам там едва поворачивался, а уж женщины с их юбками, наверняка, даже втиснуться внутрь не могли. Все равно, разве приличная дама или девица позволит, чтоб ее увидели в подобном месте?

- Сударь… Простите, сударь… - девичий голосок был тих и нежен, и смущен, и почти беззвучен. – Я… мне нужна помощь…

- Вы слышали? – Гриша повернулся, стукнув чайником по перилам вагона.

- Умоляю, помогите, сударь! – женский силуэт в дверях «ретирады» нарисовался четко, девица шагнула вперед – и разом нахлынула волна отвратного запаха.

Митя брезгливо шевельнул ноздрями:

«С чего я решил, что девица – приличная? В розовом-то платье, на вокзале… В очень недешевом платье… Утреннем платье… Ночью.»

- Сударыня, вы меня зовете? – Гриша шагнул ступенькой ниже, близоруко вглядываясь в словно выплывающий из двери силуэт.

- Мне так неловко… На вас вся надежда! – снова прошелестел голосок.

- Сударь… - бросил Митя и замолк, продолжая вглядываться.

- Что? – Гриша на миг оторвал взгляд от манящей его руки в белой кружевной перчатке.

- На вашем месте я бы не ходил.

- Почему? – голова Гриша, словно притянутая веревкой, снова повернулась туда, к девушке.

- Хотя бы потому… куда она вас зовет. – сильно нажимая голосом, напомнил Митя.

- Ну сударь же! – нетерпеливо позвал капризный голосок.

- Разные бывают обстоятельства. Ну да вы ж ими не интересуетесь. – Гриша спрыгнул с лесенки и зашагал к девице, решительно погромыхивая чайником.

Ноздри Мити снова дернулись… он узнал запах. Ничего общего с «ретирадой» тот не имел, Митя слышал его, еще когда был мал, до перевода отца в Петербург и возвращения в их жизнь матушкиного семейства.

Митя потянулся к прихваченной из вагона тяжелой отцовской трости.

Перегнулся через перила вагонных «сеней».

И с глухим стуком опустил набалдашник Грише на голову.

Митя потянулся к прихваченной из вагона тяжелой отцовской трости.

Перегнулся через перила вагонных «сеней».

И с глухим стуком опустил набалдашник Грише на голову.      

Реалист замер… покачнулся… ноги его подломились, и он рухнул как подрубленное дерево. Чайник, дребезжа, откатился в сторону.

Тихо было на перроне, тихо – ветерок шелестел в листве, да паровоз пыхтел. Гриша лежал, прижавшись щекой к земле и вокруг головы его расплывалось кровавое пятно.

- Митька! Ты что творишь! – раздался крик отца.

Дверца вагона с грохотом отлетела в сторону. Рыча от ярости, будто у него и впрямь была примесь Древней Крови, только не Сварожьей, а Велесовой, путеец ринулся к Мите.

Ухватившись за балясину, Митя сиганул на перрон – прямо бесчувственному реалисту на спину. Вопль – пронзительный, совершенно нечеловеческий, ввинчивающийся в уши и словно вытаскивающий внутренности через них – пронесся над станцией. Шум буфетной испуганно стих. Путеец в вагонных «сенях» скорчился, безуспешно пытаясь зажать уши. В вагоне загрохотало – спящие пассажиры падали с диванов и лавок. Отчаянно, как подколотый поросенок, заверещал ребенок.