Фабрика мертвецов - Кирилл Кащеев

- Так ваше высокоблаародь! – взвыл железнодорожный жандарм. – Шо ж мы можем, когда у нас ни людёв, ни выучки! Навить на сабле, ось, серебрение вже два года не подновлялось!

- Это правда! – едва шевеля губами, пробормотал путеец. – Здесь тихо… было. Полицмейстеры всё норовили уничтожение мертвяков на земство переложить – разом с сусликовой и мостовой повинностью. Только сусликов земцы еще хуже уничтожают – сколько те урожаю жрут! Суслики… – и вдруг словно очнувшись, схватил сына в охапку. – Гришка, ты как?

- Н-ничего, б-батюшка. – сквозь стучащие зубы выдавил реалист.

- Да ты вовсе замерз! Митя! Дмитрий Аркадьевич… Мы… воспользуемся вашим портпледом, если можно…

- Вынужден отказать. – не отрывая глаз от топчущегося вокруг костяка жандарма – трогать кости тому явственно не хотелось – бросил Митя. – Своим пледом я предпочитаю пользоваться в одиночку.

- Но…

- Пап-па… не унижайся! – цепляясь за отца, пробормотал реалист. – Вы… вы… - он поглядел Мите в затылок с искренним негодованием и вдруг поникнув, выдавил. – Вы мне жизнь спасли.

- Неуютно, правда? – Митя лишь мельком глянул через плечо и снова вернулся к наблюдениям за жандармом – решится или нет? – Когда противный тебе человек вдруг жизнь спасает? Едва не погубленную по собственной глупости.

- Я не… - снова вспыхнул и снова поник Гриша.

- Не беспокойтесь, нам совершенно нет надобности становиться друзьями. – успокоил его Митя.

- Можете взять мой плед. – бросил отец. – Попросим господина жандарма позаботиться о чае с медом. Сладкое хорошо помогает после таких… встреч.

- Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие! – жандарм, похоже, обладал упыриным слухом. – Сей минут сообразим! – и метнулся на станцию, оставив навий костяк валяться у стены.

Через минуту из станции выбралась давешняя простоволосая баба, и тихо причитая и всхлипывая, принялась метлой загребать кости в мешок.

Отец, наконец, заправил последний из посеребренных ножей под рукав.

- Почему ты сам ее не уничтожил? – разглядывая сына, точно впервые его видел, тихо и напряженно спросил он.

- И чем же? – холодно поинтересовался Митя.

- В любой моей трости всегда есть клинок. – вытаскивая сверкающее серебром тонкое лезвие на свет, напомнил отец.

- Я забыл. – равнодушно обронил Митя.

- Многое же ты… забыл. – с горечью заключил отец, загоняя клинок обратно в трость. – Раньше у тебя и свои ножи были. Помнишь? Маленькие… как раз по руке.

- Порядочный человек не станет выходить в свет с ножом за рукавом, как какой-нибудь апаш.

«Ну или по крайности не признается в таком». – подумал он, невольно дотрагиваясь кончиками пальцев до спрятанного под манжетой лезвия. Отнюдь уже не маленького, рука-то выросла. Пользоваться им он не собирался – нет уж, никакой охоты на тварей, в его-то положении. Просто старая привычка, от которой так сложно отказаться: без ножа за рукавом чувствуешь себя как без фрака в бальной зале.

- Хорошо хоть вовсе мальчишку погибать не оставил… порядочный человек. - хватаясь за перила вагонной лестницы, хмыкнул отец. – Хотя мог бы и без битья обойтись.

«Можно подумать, этот самый Гриша меня б послушался. Да оборись я: «Не ходи, там навья!» - все едино б полез, назло. Ну или она бы прыгнула… Не успел бы…» - мысленно прикинул Митя.

- Чтоб поезд задержали? – вслух презрительно сказал он. – Если уж нельзя вернуться в Петербург, следует хоть до имения добраться, а не торчать на этом… полустанке.

Отец не ответил, лишь спина у него дрогнула.

Глухой, каркающий смех, больше похожий на кашель, заставил Митю стремительно обернуться.

Жуткая горбунья в лохматом плаще сидела на крыше соседнего вагона и неотрывно пялилась на него неподвижными глазищами, кажущимися огромными на туго обтянутом белой, почти прозрачной кожей изможденном лице. Похожие на ночной пожар волосы разметались по искаженным, точно выкрученным плечам.

Некоторое время они смотрели друг на друга: юноша на перроне и горбунья на крыше вагона. Потом горб на ее спине распался, оказавшись вовсе не горбом, а крыльями, и тонкий девичий силуэт прянул в небо, на миг завис на фоне луны, и исчез.

- Мара! Мама, смотри, там мара пролетела! – из раскрытого окна вагона прокричал ребенок.

- Отойди от окна, противный мальчишка! – завопил в ответ истеричный женский голос. – Не смотри на нее! Мунечка, мой Мунечка! Он же не умрет? Скажите мне правду, умоляю, Мунечка не умрет, раз он увидел мару?

 - Я не хочу умирааааать! Я больше не будуууу! – сквозь окно немедленно донесся истерический рев и раздраженный мужской голос:

- Ничего с тобой не будет! Смертевестницы все черные, а эта – рыжая!

- Убирайся! Нет тебе тут поживы! Моего сына не получишь! – мелькнувший в окне путеец погрозил вслед улетевшей маре кулаком.

- Он и впрямь думает, что его сын кому-то нужен? – процедил Митя. Пальцы его мелко тряслись: обошлось. В этот раз тоже обошлось. Удержался. Сумел. Мара улетела ни с чем.

Он рывком забросил себя в вагон, быстро прошел мимо соседей-купцов, так и норовивших поймать его за полу и учинить подробные расспросы. Закутанный в отцовский плед Гриша нервно постанывал во сне. Путеец сидел у сына в ногах и кажется, собирался просидеть так всю ночь.

«Истинный пример отцовской любви!» - Митя накинул свой плед на плечи, рухнул на диван и второй раз за нынешнюю ночь принялся соскальзывать в сон, вслушиваясь в рокот отходящего поезда. Где будет спать отец его не волновало совершенно. Совершенно!

Ему показалось, что он не проспал и минуты, когда рывок вагона чуть не сбросил его с дивана.

- Что опять случилось? – донесся раздраженный голос отца. – Снова навьи или мары?

- Неее! – раздался в ответ хриплый бас купчика. – Хацапетовка!

- Это что, нежить хуже навьи? – растирая лицо ладонями, пробормотал Митя – дадут ему поспать нынешней ночью?

- Ну вы, паныч, и шутник! – расхохотался в ответ купчик. – Станция это! Поезд дальше не идет!

- Почему? – растерянно спросил Митя.

- Так рельсов нема!

В «семейной» части вагона деловито сворачивали занавеси. Худосочная гувернантка повела по проходу помещичьих детишек, похожих на выводок деловитых ежат. Малыш лет пяти в матросочке и широкополой шляпе, не иначе как тот самый Мунечка, на правах пострадавшего от мары ехал у гувернантки на руках, согнав оттуда четырехлетнего младшего брата. Тот особые права Мунечки признавать не хотел, дергал гувернантку за платье и монотонно, на одной ноте, ревел. Изображающий умирающего Мунечка время от времени приоткрывал один глаз и торжествующе глядел на брата сверху вниз. Следом, нервно обмахиваясь платочком, следовала их матушка – то и дело спотыкаясь и тяжело обвисая на руке супруга. Последней семенила нагруженная багажом горничная, походя бросившая на отца, а потом и на Митю жгучий от любопытства взгляд.