Ночная сучка - Рейчел Йодер

Кроме того, на нервы ей действовала толстая черная кошка с неухоженной шерстью, торчавшей в разные стороны, и большими зелеными глазами, лишенными интеллекта, моргавшими и моргавшими с частотой, вызывавшей в матери бешеную ярость.

Пинала ли она эту кошку – по большей части случайно, потому что чертово животное вечно крутилось под ногами, прося больше еды, но и немного намеренно, чтобы хоть ненадолго наполниться мрачной радости? Да.

Пошла отсюда-пошла-пошла-пошла, шипела она, носясь по кухне и стараясь поймать кошку, которая, прошмыгнув между ножками стула, скрылась под столом. Мать топнула, чтобы напугать кошку, ухватила за нелепо круглый живот. Кошка пискнула, как игрушка, и как будто сдулась. Ее крошечные лапки двигались, когда мать выносила ее из кухни на крыльцо.

Раньше, до того как появился сын, она любила кошку. Это было великолепное животное, абсолютно черное и экстравагантно лохматое, с большими зелеными совиными глазами и тихим мяуканьем, звеневшим, как голос принцессы или колокольчик. Она была поразительно красива и столь же поразительно тупа. Она отчаянно мяукала, пока кто-нибудь не подходил к ее миске и не указывал ей на еду, может быть, даже тряс миску – лишь тогда она подходила к ней и начинала с жадностью есть, если ей того хотелось – а хотелось ей всегда. Она всегда шла в том же направлении, что и мать, путалась под ногами, а когда мать случайно наступала на нее, с жутким воплем уносилась прочь. Кошка слишком много ела и так растолстела, что не могла как следует ухаживать за собой, и матери приходилось с отвращением смывать прилипшее дерьмо с кошачьей задницы. Такая чистка была необходима, поскольку кошка была предрасположена к инфекциям мочевыводящих путей ввиду того, что ветеринар назвал аномальной вульвой.

Но ведь мы до этого доросли! ласково говорил муж, когда она жаловалась на кошку, брал тупое создание на руки и заявлял: ты только представь себе, эта кошка, как и мы, развилась из одноклеточного организма и вместе с нами добралась до текущего исторического момента. Мы это сделали!

Мать разражалась лающим смехом, поскольку никогда об этом не думала, и какое-то время действительно воспринимала кошку как собрата, а не как бесполезное существо, но чувство общности вскоре ушло.

Ну да, они это сделали. Но если говорить по существу, конкретно эта кошка никогда бы не появилась без человеческой помощи. Она была дворцовой, королевской кошкой, сидевшей целыми днями на шелковой подушечке и евшей мясо, измельченное для нее румяным поваром. Эта кошка была достойна смерти, если уж играть по правилам эволюции.

Сейчас матери меньше всего хотелось, чтобы кто-то еще нуждался в ней, требовал заботиться о нем, кормить, мыть, умиляться и любить. Ей хотелось только покоя и чтобы ее не трогали.

Мысль о том, что общество, взрослая жизнь, замужество, материнство и все остальное были тщательно спланированы, чтобы указать женщине на ее место и не давать сдвинуться, – эта мысль давила все сильнее. Конечно, она и раньше приходила матери в голову, но после того как появился сын, она обрела новую форму, громоздкий вес, ставший еще больше, когда мать бросила работу, когда ее тело изо всех сил пыталось восстановить равновесие. И когда она лишилась всего, что у нее было: карьеры, красивой фигуры, амбиций, нормально работающих гормонов – антифеминистский заговор стал казаться ей не только правдоподобным, но и почти неизбежным.

В тот день ей нужно было купить кошачий корм и другие продукты, по мелочи, и ей не хотелось идти покупать все это, но она все равно пошла.

В магазине она все никак не могла отделаться от этой мысли – она загнана в ловушку, все было тщательно спланировано, – и настроение стало еще хуже, несмотря на все усилия мыслить позитивно и выбирать быть счастливой.

Катя тележку мимо полок с продуктами, она думала, не становится ли истеричкой. Это было самое ужасное, что она могла представить. Она всегда гордилась тем, что не склонна к истерикам, что лишь временами немного расстраивается, но в целом мудрая женщина, умеющая сохранять спокойствие.

Конечно, она понимала, что сам термин «истеричка» придуман сексистами, и не вешала ни на кого такой ярлык, но ей хотелось быть уверенной и в том, что на нее такой ярлык точно не повесят.

Печенька, печенька, залепетал мальчик в коляске, а потом сложил ладошки, прижал к груди и вытаращил глаза, умоляя. Она улыбнулась, легонько постучала его по носу и повезла тележку в хлебобулочный отдел.

Никакой истерии никогда не возникло бы, если бы утверждения, по поводу которых истерили, были бы правдой, если бы все системы не были продуманы так, чтобы поставить женщин в невыгодное положение. Фактически, несмотря на то что вялое историческое определение истерии обвиняло во всем матку и неконтролируемые женские гормоны, они не мешали женщинам, а напротив, помогали мыслить в жестких реалиях гендерной политики и оттачивать навыки критического мышления до остроты бритвы.

Да, конечно, вскипающая в ней ярость была отчасти побочным продуктом физиологических процессов, но как вообще можно не злиться после рождения ребенка? – подумала она, взяв кусок сыра, понюхав его и внезапно почувствовав глубину запаха, до сих пор ей неведомого, – сена, дыма, меда, грибного мускуса, чего-то еще, приторно-тухлого. Удивительно, подумала она, кладя сыр обратно. Предменструальная чувствительность, сказала она себе, хотя в голове кружились мысли, что обостренное обоняние – еще один из симптомов превращения в собаку. Она шла по магазину, и окружающие запахи становились все резче: спелых хлебных дрожжей; пищевой соды; горького шоколада от батончика, купленного для мальчика; уксуса, который источала банка оливок; молока всех степеней свежести; мертвых полей травы, которыми разило от прилавка с мукой; тонких острых ноток кофейных плантаций.

Продвигаясь вперед, она будто оживала с каждой минутой. Счастливое лицо мальчика было перемазано шоколадом. Она чувствовала аромат черного чая и мокрую вонь несвежей мочи в его подгузнике, запах зеленой соли, идущий из отдела морепродуктов. Мальчику нравилось разглядывать лобстеров в аквариуме, которые, зацепившись когтями, дрались в мутной воде. Они и теперь остановились посмотреть, как лобстеры расталкивают друг друга и бьются об стекло.

Сколько же страданий в продуктовом магазине, думала она, катя тележку дальше, мимо пожилой работницы магазина, жарившей рыбное филе на небольшой сковороде. Дашь откусить? спросила она мальчика, указывая на печенье. Поделишься? Он протянул ей печенье, она откусила краешек, выдохнула «спасибо», и он захлопал грязными ручонками. Ее внезапно охватило мучительное желание съесть печенье целиком, нет, целую пачку. Ей резко захотелось есть – нет, даже не так. Ей не хотелось печенья. Она пошла в мясной отдел и купила три толстых говяжьих стейка – запах железа, крови и смерти наполнял ее тело глубоким голодом. Они были так прекрасны! Как она раньше не замечала их красоты, глубокой темной красноты мяса и резко контрастирующей с ними белизны завитков жира? Каждый кусочек – маленький шедевр, подумала она, облизывая губы, и попросила добавить к мясу два фунта лопаток, хотя нет, знаете, давайте три. И штук шесть колбасок. А это что, жаркое? Выглядит восхитительно. Свешайте фунт, хорошо? И вы только посмотрите на этот кусок! Воон тот, размером с опоссума, велела она мяснику, который усмехнулся, вытаскивая мясо из глубины витрины. И еще несколько кебабов, с овощами будет хорошо, здоровое питание, сказала она, с трудом держа себя в руках.