Ночная сучка - Рейчел Йодер

Ретривер ловил мячи лучше, чем остальные, и было так прекрасно любоваться тем, как он подпрыгивает, блестя глазами, и зубами ловит мяч в воздухе, приземляется, несется к мальчику и кладет мяч к его ногам.

Когда мальчику надоело подавать мячи, ретривер подошел к матери, сидевшей на ступеньках крыльца, и осторожно положил голову ей на колени. Мать гладила собаку, наблюдая, как ее сын носится за колли и бассетом, раскинув руки, хохоча и повизгивая. Она ласкала длинную шелковистую светлую шерсть, мягкую, словно вымытую шампунем и кондиционером, высушенную феном и старательно расчесанную.

Тебя только что подстригли? спросила она собаку, и та в ответ лизнула ее в шею, потом в ладонь. Она притянула ретривера к себе, обняла, зарывшись лицом в мех, пахнущий клубникой и мылом. Клубника! – воскликнула она, поглаживая голову собаки, глядя в ласковые глаза. Какая чудесная, милая, идеальная собака. Ретривер улыбнулся, и она увидела в его глазах что-то знакомое. Она прищурилась, наклонила голову и пробормотала: господи, я тебя знаю?

Собака легонько прикусила руку матери и потянула ее с крыльца, с лужайки, в сторону тротуара.

Пойдем, словно говорил ретривер. Зубы чуть впились в руку матери, и она подумала, что он хочет по-настоящему сильно ее укусить.

Но куда я пойду? – рассеянно думала она. Куда собака может меня отвести? К ней домой? К широкому полю, поросшему мягкой зеленой травой, по которой мы могли бы бегать, бегать и бегать, чувствуя всю мощь наших тел, крови, текущей по венам, наши мышцы и связки, глубину наших легких, и где нам откроется целое небо, в место, где нет людей, лишь биение и напор жизни, жизни, жизни?

Она позволила собаке вести себя и побрела по лужайке. День становился медленнее, казался сном наяву.

Мальчик лежал на спине в длинной зеленой траве перед домом, колли и гончая – по обе стороны от него. Колли положила лапу ему на грудь, на то самое место, куда мать клала ладонь, чтобы он быстрее заснул. Длинное ухо собаки качнулось; казалось, она что-то шепчет мальчику на ухо. Может быть, сказку. Или колыбельную.

Да ведь они укладывают его спать, подумала мать.

Как мило.

Когда она проходила мимо них, колли и бассет посмотрели ей в глаза и кивнули.

Они словно говорили ей, что все будет хорошо. Все правильно. Ретривер снова потянул ее за руку, уводя прочь от дома, мальчика и жизни, которую она хотела и вместе с тем не хотела.

Над головой вскрикнула птица, резко и пронзительно, и мать вздрогнула. Она посмотрела на ретривера, на сына, на других собак. В ужасе выдернув руку из пасти ретривера, она рванулась к зачарованному сыну, стала отгонять собак.

Кыш! кричала она, размахивая руками. Идите домой!

Собаки побрели прочь, на прощание взглянув на нее своими большими грустными глазами. Плохие собаки, сказала она, уходите. А потом, не понимая, что творит, она запрокинула голову и завыла, и в этом вое было все: убийственный гнев и радость утра, богатство золотого солнечного света, бессонные ночи, накопленные за два с лишним года, ее одиночество, ее уродливые желания, шелковистость волос ее сына – все вылилось наружу в одном душераздирающем вое. Собаки замерли посреди улицы, чтобы прислушаться, а когда она замолчала, помчались обратно, туда, откуда пришли.

Стая собак? спросил муж в телефон. Был поздний вечер понедельника, мальчик лежал в кровати, и она, испуганная, плакала.

Я покрываюсь шерстью, у меня растет хвост, а тут еще эти собаки, всхлипнула она. Я и собак-то никогда не любила, а теперь хочу свою.

Солнышко, буднично сказал он, и она услышала на заднем фоне новости по телевизору. Уверен, это всего лишь гормональный дисбаланс. Ты уже записалась к врачу?

Нет, ответила она и высморкалась. Ей не хотелось идти к врачу, слушать, что все в порядке, что проблемы – лишь в ее голове. Ничего не было в порядке. Вот что она пыталась доказать с той самой ночи, когда проснулась в бешенстве и до сих пор была в бешенстве. Все было не в порядке, как бы ей ни пытались доказать, что все наладится, что ей нужно только успокоиться и перестать злиться, что она должна быть благодарна и счастлива, что счастье – это выбор, что она хочет слишком многого сразу.

Но к ее тревогам добавилось беспокойство по поводу странной теории, которая, несмотря на все попытки сопротивляться, формировалась в ее голове: что золотистый ретривер и Большая Блондинка – оба безукоризненно ухоженные, оба полные сил и жизнелюбия, оба необъяснимо пахнущие клубникой – одно и то же существо.

Слушай, если они вернутся, позвони в отдел по контролю за животными, сказал ее муж с набитым ртом – видимо, заказал еду в номер. Она представила себе теплый брауни с идеальным шариком ванильного мороженого и горячей помадкой.

Ты там что, ешь? спросила она.

Не играй с ними, велел он. Ради бога, не приманивай их.

Ладно, ответила она и потом какое-то время молчала.

Ты злишься? спросил он.

Просто хочу спать, ответила она и положила трубку слишком быстро, но не так быстро, чтобы он мог ее в чем-то заподозрить и у нее не получилось бы уверенно отрицать.

Она почистила зубы, умылась, велела себе перестать реветь, собраться. Ты взрослый человек, сказала она себе, чистя зубы нитью – самое взрослое занятие, какое только она могла придумать. Это жизнь. Вот и живи. Но как ни старалась, она не могла выбросить из головы мучившие ее простые вопросы. Почему ее муж не может сказать что-нибудь ласковое, успокаивающее – «Сочувствую» или «Спасибо тебе за все»? Почему он не сумел усвоить транзакционные эмоциональные нормы обычного человеческого взаимодействия? Был ли он способен сопереживать, или он на самом деле был, как они иногда шутили, социопатом, только благодаря хорошему воспитанию никого не убивающим, лишь порой (постоянно) ранящим ее чувства? Она лежала в постели рядом с мальчиком и смотрела на нечеткие очертания предметов в темноте, на слабые пиксели потолка, на распахнутую угольно-черную пасть шкафа. Она жалела, что расплакалась в телефон. Возможно, если бы она говорила спокойно, муж отнесся бы к ней более серьезно. Чтобы он ее понял, нужен был другой подход, но она не смогла сохранить самообладание в такой поздний час, после такого странного дня в череде необычных дней.

Он не понял ничего – ни ее беспокойства и злости, ни того, почему эти собаки так ее взволновали. А ведь она даже ни слова не сказала о том, как себя чувствовала, когда ее позвал ретривер, когда ей показалось, что он с ней говорит – завораживая, успокаивая, будто понимал все ее тревоги, все желания и мучительную борьбу. Нет, не стоило и пытаться объяснить это мужу. Это подорвало бы остатки доверия, которые у него к ней осталось. Ее интуиция и чувства не имели для него никакого значения и, в сущности, казались ему чем-то невероятным. Это было точное слово – невероятный – что-то сродни сказкам, городским легендам, народным приметам, пришельцам, мифическим существам, бродящим по лесам; так что ее интуицию он сразу же сбросил со счетов, пусть даже интуиция была именно тем, что всегда вело ее вперед, светом, указывающим ей путь.