Неоконченная хроника перемещений одежды - Наталья Черных

Читала Новый Завет, придумывала, как сказать Никите про то, что сыпалось на меня с верхних небес для него. Ждала, и это было счастье. Встречи были цепью последовательных провалов. Никита все больше напоминал набирающего тупость наркомана, и это его не расстраивало. Меня тоже. Но как же было больно и горько, и как – ничего сделать для него невозможно было. Во мне закипали то нежность, то месть. Понимала, да и чувствовала, что все это без толку. На ветер. Любовь, брошенная на ветер. Золотистая парфюмерная дымка.

Нет, не на ветер. Что-то внутри даже не сомневалось, что у Никиты останется небольшая память от меня.

Как только начались первые холода, возник вопрос о новой амуниции. В проекте была дубленка. Искусственная стоила тысяч девять с чем-то. Пуховик, если обменять его на ваучер, стоил шесть тысяч. В универсаме, расположенном в квартале от дома, где находилась дедова квартира, открыли отдел комиссионной одежды.

Однако сначала нужно было получить ваучер. Никакого понятия о том, что происходило тогда в административной сфере, у меня не было. Ежемесячно аккуратно платила за свет и коммуналку дедовой квартиры, проживала оставленные им небольшие средства, и на этом контакты с властью заканчивались. Ваучер обозначал новый этап отношений. Деду тоже полагался ваучер. Послала ему телеграмму, получила ответ: приеду в ноябре, тогда все и решу. Но планы на мой ваучер было уже ничем не изменить. Мне нужна была верхняя зимняя одежда. И на нее трагически не хватало средств.

Особенно приятно было думать о том, что нет денег на дубленку, наблюдая, как развариваются четыре среднего размера картофелины в потемневшей дедовой кастрюле из нержавеющей стали, с плоскими ручками, за которые взяться было невозможно без прихваток. Чтобы, например, снять кастрюлю с конфорки. Картофелины специально разваривались почти до кремового состояния, потому что нужно было пюре. Картофельное пюре – обычный завтрак перед работой, если денег на яйца не было, – состояло из картофеля, воды, сухого молока, соли и сушеного укропа. Съедала его за милую душу. Растительное масло из стеклянной бутылки со зверской, еще советской, пробкой добавлялось по вкусу. Пробку с бутылки никогда не могла снять. Чтобы добыть масло, протыкала ее ножом. Получалась плоская щель, вроде дозатора. Дед, когда заставал подобное, сердился и каждый раз показывал мне, как правильно открывать бутылку с растительным маслом: сначала аккуратно снять мягкую жесть крышки, а потом уже поднять с помощью лезвия пористый картон пробки. Этот урок так и не усвоила. Зато картофельное пюре оставалось самым праздничным впечатлением рабочего дня. Это было – домашняя еда.

Так вот, наступала осень, и нужно было думать уже о зиме. Новой дубленки мне не получить даже во сне. Денег просить не у кого было. Родители просто не поняли бы, о чем речь, скажи им о дубленке. «Иля, у тебя же все есть! Нужно найти нормальную работу, тогда и дубленку купишь!» Возражать этим доводам не стоило, если была хоть капля достоинства. Достоинство, у меня? Только творческое. Частично реализованное. Так что придется искать одежду в комиссионном магазине. В комиссионке! Какие же они сейчас разные.

Комиссионная одежда! Ничего хуже нельзя придумать. Сейчас, когда читаю о том, что платье секонд-хенд может сохранить чью-то романтическую историю и даже помочь развитию своей, становится просто физически плохо. Всякая вещь, купленная в комиссионке или в секонд-хенде, – это мертвец. Вещи сдают в сток, как в морг. Их дезинфицируют там, как будто это не одежда, а носители инфекции. Их унифицируют, нумеруют и транспортируют так, что они сильно деформируются и снова становятся грязными. При покупке таких вещей испытываешь довольно извращенное чувство наслаждения. У всех вещей, прошедших необходимую дезинфекцию, – запах трупа. Именно трупа. Одетый в вещи секонд-хенд человек напоминает ожившего мертвеца. В этом есть нечто грозное и вместе массовое. Оживший мертвец – герой нашего времени.

В небольшой трупарне, расположенной в одном из мраморных крыл нового универсама, обнаружился свитер цвета некрашеной белой шерсти с лазурно-серым орнаментом по груди. Это была брендовая вещь «Освалд» из шотландской шерсти с лавсановой нитью, чуть лысоватая на локтях, однако вполне интеллигентно, и безусловно, пригодная к носке. В отличие от нескольких висящих рядом вещей. Стоил свитер триста пятьдесят рублей. В том же универсаме, но уже в отделе новой одежды, обнаружилась вельветовая юбка-четырехклинка цвета орхидеи. К цвету орхидеи прилагались накладные карманы и джинсовая застежка спереди на пуговицы – вызов всему миру, вещь-личность. Юбка была польского производства, стоила тысячу семьсот рублей. Терять мне нечего было, кроме работы. Юбку уверенно купила. К этим покупкам прибавились два хлопчатых индийских пледа в клетку, довольно плотных: золотисто-шафрановый, с кремовым переходом, и травяной, с бледно-салатовым переходом. Солнечный дачный дуэт, который к тому же оказался теплым. С обувью было сложнее. У меня оставалось около двух тысяч рублей, это ничто для нормальной обуви. Поехала в «Детский мир», вдоволь налюбовалась на дорогие импортные вещи, на дорогие отечественные вещи, ужаснулась нижнему белью марки «Триумф» лимонного цвета и собралась было выходить, чтобы поехать домой, имея в виду на следующий день с утра отправиться на рынок. На Черкизовский, конечно! Однако вдруг остановилась.

На лестничной площадке оказалась хамелеонского вида бабулька и они. Осенние, английского производства, ботинки из натуральной кожи, черные, мягкой приятной формы, на небольшом толстеньком каблуке, на толстой подошве, почти не ношенные. Все надписи на внутренней стороне подошвы еще можно было прочитать. Стоили эти англичане шестьдесят рублей. Проблема была решена. Ботинки налезли даже на теплые носки. Мама, увидев обновку, дала пятьдесят рублей. Зачем? Или подумала, что купила мне ботинки?

Англичане сделали свое дело. Надев новые ботинки, впервые поехала на Черкизовский. Расстояние по громадному вестибюлю до выхода преодолела стремительно. Ждала встречи с Черкизоном. Так не ждала даже одобрения Никиты моим рисункам. Возле метро стоял посылочный ящик, на котором лежало несколько вещей. Женщина, облик которой уже не помню, но, видимо, одна из окрепших в то время торговок необходимой мелочью, среди прочего продавала довольно высокие, отечественного производства, детские ботинки со шнуровкой – хакинги. Эта агрессивная шнуровка казалась мне тогда выражением интеллектуального и эксцентричного характера. Не сомневаясь, потратила мамин полтинник на хакинги.

Вовремя купила эти ботинки. Надела на следующий же день, так как пришло внезапное похолодание. Кожа на хакингах была не чета коже на англичанах из «Детского мира». Это было нечто грубое и вместе хрупкое, непрочной окраски. Однако хакинги вынесли несколько адских зим. В английских ботинках ноги цепенели так, что возникал вопрос, смогу ли дойти до места или нет. Ноги вообще плохо слушались. Это была первая покупка на Черкизовском. Еще не на Черкизоне, но уже на Черкизовском.

Анна, услышав о моем новом – хотя и не очень уж новом – увлечении, подняла комиссаржевский подбородок.

– Вещи? Зачем нужно столько барахла?

– Я мерзну, – ответила ей точно и невпопад.