Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон

– Уже сейчас, гораздо раньше, чем мы ожидали, перед нами встала проблема, как подготовить безработных негров для рабочих мест, которые им доступны.

* * *

Но остается и еще одно больше препятствие, менее очевидное, чем такие факторы, как жилье или рабочие места, хотя, возможно, более серьезное в плане решения проблемы десегрегации в целом. Речь идет о всеобъемлющем недоверии белой структуры власти к мотивам лидеров негритянских общин. В стране охоты на голубей, в предместьях за Ист-Эндом Стэнли считают «политиком-оппортунистом» и «черным смутьяном». Епископа Юбэнка Такера, пастора, призывавшего своих прихожан к оружию, называют экстремистом и черным мусульманином. Подозрение, что некоторые негритянские лидеры агитируют ради самой агитации, зачастую закрывает дорогу к взаимопониманию между белыми и негритянскими лидерами.

Даже среди негров на Стэнли иногда смотрят с беспокойством, а епископа Такера называют расистом. Прошлый президент луисвилльской Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, услышав заявление о том, что местные негры «возмущены общенациональной шумихой вокруг прогресса Луисвилля в области межрасовых отношений», со смехом отмахнулся от Стэнли как от «очень милого, очень умного молодого парня, но которому еще многому предстоит научиться» (Стэнли двадцать шесть лет).

– Он хочет, чтобы все было по всем правилам, – сказал бывший президент НАСПЦН. – Но трудные проблемы никогда по всем правилам не решаются, такова жизнь. – Он нервно улыбнулся. – Сорок лет назад я считал, что смогу стать черным Моисеем, я думал, что освобожу мой народ. Но я не мог сделать этого тогда, и невозможно это сделать сейчас. Такое в одночасье не делается, потребуются годы, годы и годы.

С этим никто не спорит, и даже при всех своих проблемах Луисвилль прошел по пути решения «негритянской проблемы» гораздо дальше многих других городов. Даже Стэнли, который как будто возвел в культ воинственную бескомпромиссность, временами признается, что он угроза для большего числа демонстраций, чем сам когда-либо намеревался организовать.

– Здешняя белая структура власти старается сохранять статус-кво. Они твердят мне, мол, не раскачивай лодку, но я все равно раскачиваю – лишь так можно их расшевелить. Нельзя ни на минуту ослаблять давления, иначе сами рассеем свои силы. Луисвилль – не Бирмингем, – добавляет он. – На мой взгляд, у нас есть вера в то, что происходящее у нас дурно с моральной точки зрения. Не будь у нас такой веры, вот тогда у нас возникли бы истинные проблемы.

Reporter, № 29, 19 декабря, 1963

Беспощадные заметки несостоявшегося фаната… Один на один с «Окленд Рейдере»… Нокаут в Хьюстоне… Профессиональный футбол пошел на поправку?.. Невнятные и гневные разглагольствования о Техасе, Иисусе и политической реальности НФЛ… Станет ли Рон Зиглер новым специальным уполномоченным?

I

«… И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное…»

Откровение Иоанна Богослова, 20:15

На эту тему я прочел проповедь с балкона двадцатого этажа отеля «Хаятт-Ридженси» в Хьюстоне утром 8-го суперкубка. Помнится, потребность глаголить накатила на меня перед рассветом. Днем раньше на плиточном полу мужской уборной в бельэтаже отеля я нашел религиозный комикс под названием «Кошмар демона» и слова для моей проповеди взял как раз из этого низкопробного трактата.

Хьюстонский «Хаятт-Ридженси» (как и прочие, спроектированные архитектором Джоном Портменом в Атланте и Сан-Франциско) – нагромождение из тысячи номеров, возведенных вокруг гигантского вестибюля высотой по крайней мере в тридцать этажей и с вращающимся баром-веретеном на крыше. Внутри отель представляет собой акустический колодец. Выйдя из своего номера, можно с внутреннего балкона (в моем случае на двадцатом этаже) полюбоваться на затененный пальмами в кадках лабиринт из дерева и искусственной кожи в фойе на первом этаже.

Закрывают в Хьюстоне в два ночи. Есть и ночные бары, но бар «Хаятт-Ридженси» к ним не относится. А потому – когда меня охватило желание произнести на рассвете речь – в фойе подо мной ползало эдак с двадцать людей-муравьев.

Прошлым вечером это пространство кишело пьяными спортивными комментаторами, бессердечными проститутками, случайными дегенератам и жуликами (почти всех мастей), а еще легионом мелких и крупных «жучков» со всей страны. Эти последние, стараясь не бросаться в глаза, шныряли в пьяной и склочной толпе в надежде вырвать сиюминутную ставку у какого-нибудь бедолаги, набравшегося до стеклянности и готового выложить денежки, предпочтительно четыре-пять тысяч крупных, на «его мальчиков».

Около шести на «Майами» в Хьюстоне ставили и больше, но к полуночи субботы почти все из двух тысяч или около того пьяных в фойе «РидЖенси», официальной штаб-квартиры и пресс-центра нынешнего восьмого ежегодного суперкубка, были абсолютно уверены, что именно произойдет, когда в воскресенье дойдет до дела на отсырелом от тумана искусственном дерне стадиона Университета Раиса приблизительно в двух милях к востоку от отеля.

* * *

Ах… нет, подождите! С чего это разговор пошел об азартных игроках? Или о тысячах проституток и пьяных спортивных комментаторов, бурлящей толпой набившихся в фойе хьюстонского отеля?

И какой извращенный импульс толкнул профессионального спортивного комментатора проповедовать из Книги Откровений на рассвете супервоскресенья?

Сам я на то утро проповедь не планировал. Если уж на то пошло, даже в Хьюстон ехать не намеревался… Но теперь, вспоминая тот приступ, вижу своего рода неизбежность. Вероятно, это была лихорадочная и тщетная попытка как-то объяснить мое исключительно путанное отношение к Богу, Никсону и Национальной футбольной лиге: в голове у меня они уже давно неразрывно слились в какую-то дьявольскую троицу, за последние несколько месяцев причинившую мне бед и головной боли больше, чем Рон Зиглер, Хьюберт Хамфри и Питер Шеридан, вмести взятые, за год разъездной предвыборной кампании.

Или, признаю, дело, возможно, было в нутряной потребности публично отомстить Алу Дэвису, генеральному директору команды «Окленд Рейдере»… Или, может, в непреодолимом желании покаяться, дескать, с самого начала я был не прав, хотя бы в малости соглашаясь с Ричардом Никсоном, особенно по части профессионального футбола.

Как бы то ни было, проповедь, очевидно, перла из меня уже довольно давно… и по причинам, в которых я до сих пор не уверен, прорвалась наконец на рассвете супервоскресенья.

Минут тридцать я орал дурниной, разглагольствовал и вещал о тех, кто вскоре будет сброшен в озеро огненное за самые разные низкие преступления, проступки и общую мерзость. Моя филиппика сводилась к огульному обвинению почти всех, ночующих на тот момент в отеле.

Когда я начал, большинство спало, но, будучи доктором богословия и рукоположенным пастором Церкви Новой Истины, сердцем я знал, что я лишь сосуд – точнее, орудие – некоего высшего и более могущественного гласа.