Тишина - Питер Хег

Он снова прислушался. Он определил англиканскую церковь и церковь Св. Якоба, их интерференция образовывала венец слегка намеченных бемольных тонов, от ля до ре. Он нарисовал еще две окружности.

Они отрезали от суши два предыдущих участка по пятьдесят метров. К северу от входа в Копенгагенский порт. Напротив него, на двенадцатиметровой глубине. Он услышал неправильно.

Он отпил из бокала. Чувство того, что он потерпел поражение, приближало к нему все звуки. Нет звуков равных апрельским. На деревьях нет листьев. Нет растительности, которая могла бы ослабить распространение и отражение. Он слышал последние звуки работ в Глострупе. Отдаленный гул четвертой кольцевой дороги. Птиц на болоте. Голоса женщин из швейной мастерской. Оживленные на закате солнца. В конце рабочего дня. Одновременно уже немного отстраненные. Часть их системы уже направлялась домой. У большинства были дети. В голосах женщин появляется тяжесть, когда у них рождаются дети. Какое-то остинато.[15]

В первый день, когда стало достаточно тепло, чтобы посидеть минут пятнадцать на солнце в защищенном от ветра месте, он в обеденный перерыв перешел через двор. Он еще издалека услышал голоса женщин. Не отдельные слова, а звучание — они говорили о детях. Они позвали его, он сел с ними на скамейку. Взгляды их были ласковыми и поддразнивающими, полными того безопасного флирта, который происходит от сознания, что дома есть постоянный мужчина. Обычно он погружался в такой флирт, как в горячую ванну. Одна из женщин спросила:

— Почему у тебя нет детей?

Он и раньше уже обращал на нее внимание.

— Мне не удалось найти женщину.

Они улыбнулись, он улыбнулся — они не поверили, что это правда.

— Это одно объяснение, — сказал он. — Второе состоит в том, что пройдет совсем немного времени — и нас не будет, скоро дети станут старыми, представьте себе только: им восемьдесят, их жены или мужья умерли, не осталось ни одного свидетеля первых тридцати лет их жизни, и вот уже и их нет — это второе объяснение.

Они отодвинулись от него. Заговорила та женщина, которая уже задавала ему вопрос:

— А я думала, ты клоун.

Он встал.

— Я музыкант, — сказал он. — Я заключил сделку со Всевышней. О том, чтобы играть всеми клавишами. И черными тоже.

После того разговора эротическая тональность куда-то исчезла. Что-то похожее могло вспыхнуть между ними снова. Но уже не как прежде.

Он накрыл стакан книгой. Чтобы меньше испарялось. Это были воспоминания Юнга. Юнг писал, что в алкоголе человек ищет свою собственную духовность. Юнг, должно быть, знал, о чем говорит. Он, должно быть, знал, как это — сидеть на двух ящиках «Krug Magnum», будучи не в состоянии остановиться после первого ящика. Алкоголь — это скрипка, отказаться от него невозможно. Он поднял книгу и допил оставшееся.

Он пересел на другое место. Теперь он сидел напротив дивана. Напротив того места, где сидела Клара-Мария. В тот день, когда он впервые ее увидел.

Это было ровно год назад.

Он вернулся домой после представления чуть позже, чем обычно, был апрель, полночь. Его вагончик стоял на участке под Ведбеком, участок был в его собственности уже двадцать лет, при том, что он не ходатайствовал о получении разрешения на строительство. Это было десять тысяч квадратных метров пырея в обрамлении елей, спускающихся к морю.

Вагончик стоял посреди травяного поля, он подъехал прямо к нему, выключил двигатель и прислушался.

Природа всегда играет одну или две темы — а может, он это придумал себе. В ту ночь это был ричеркар из «Musikalisches Opfer»[16]в оркестровке Антона Веберна с текстом Тагора:

Не в силах дать резец той гладкости камням,

какую даст вода — касаньем, танцем, песней.

Стине исчезла уже много лет назад. Она не унесла с собой смысл жизни, он начал пропадать сам собой — задолго до ее появления. Но ее присутствие замедлило этот процесс.

Из вагончика донесся звук, которого там не должно было быть. Он наклонился и выполз из машины. Невозможно сделать блестящую карьеру в шоу-бизнесе и при этом за двадцать лет не оказаться жертвой проекций.[17]

Он добрался до двери на четвереньках. Попытался нащупать ключ под вагончиком — на месте его не оказалось.

Человек, который прошел больший путь в своем развитии, сбежал бы. Или нажал бы одну из незаметных кнопок рядом с дверью. Цирковая страховка обеспечивала ему прямую связь с «Фальком» и «Секуритас». Но мы не прошли больший путь, чем прошли. Отогнув две скобки под лестницей, он достал семидесятипятисантиметровую водопроводную трубу — из тех, прежних, которые еще делались из свинца.

Он беззвучно вошел в прихожую. Он слышал только одного человека, имеющего пульс в состоянии покоя между 80 и 90, — циркового карлика.

— Входи.

Это был ребенок, девочка. Он не понимал, как она смогла услышать его. Он вошел.

Ей было лет восемь или девять. Она не зажгла свет, но ставни были открыты, она сидела в лунном свете на диване, поджав под себя ноги. Словно маленький Будда.

Он не стал садиться и прислушался. История криминалистики знает примеры тесного взаимодействия маленьких детей со взрослыми мужчинами, не имеющими никаких моральных устоев. Ничего такого он не услышал. Он сел напротив нее.

— Как ты нашла ключ?

— Я догадалась.

Ключ лежал перед ней на столе.

— Как ты сюда добралась?

— На автобусе и на поезде.

Он кивнул.

— Понятно, — сказал он. — С наступлением ночи весь город оказывается в полном распоряжении маленькой восьмилетней девочки.

— Девятилетней, — поправила она. — И все бесплатно. И автобус, и поезд. Для тех, кому еще не исполнилось двенадцать.

Что-то в ее системе было не в порядке. Интенсивность не соответствовала возрасту.

Не то чтобы у других детей не было энергии. Он жил бок о бок с детьми цирковых артистов в течение тридцати пяти лет. Проснувшись в половине седьмого утра, дети сразу же переходили на четвертую передачу. Через четырнадцать часов они со скоростью двести километров в час обрушивались прямо в сон, не снижая числа оборотов. Если бы можно было подключить к детям электроды и качать из них энергию, можно было бы заработать целое состояние.