Орден костяного человечка - Андрей Буровский

— Да.

— Тогда придется вас огорчить — такие случаи и правда бывали. Но понимаете, найти ребенка не так сложно… У вас есть знакомые в службах, которые могут найти человека своими средствами?

Как ловко он обошел сложное слово «спецслужба»!

— Нет.

— У вас есть возможность взять на службу людей, которые могут найти человека в Израиле?

— Если да, то вы советуете их нанять?

— Я ничего не советую. Но если такие возможности у вас есть — тогда вам нечего бояться. Человек не иголка, а Израиль страна небольшая. Стоить это будет сравнительно немного, несколько тысяч долларов. Я знаю два случая, когда детей находили.

— Если звать таких людей, то поскорее? Я правильно понимаю?

— Я бы сказал так… Я бы сказал: тянуть бессмысленно. Ребенок быстро привыкает к новому имени, к новым условиям жизни. Год-два, и это уже другое существо, с совсем другим поведением, языком и пониманием всего на свете.

Помолчали.

— Если у меня нет знакомых в спецслужбах и ограничены возможности приехать… Что реально я смогу сделать в этом случае?

— Я уже ответил на вопрос: подавать в Международный суд в Гааге.

Ну ладно, консул прав: они пошли на второй круг. Пора звонить брату в Испанию — там источник и валюты, и влияния.

— Господин Скоров уехал… Вместе с женой уехали в Южную Америку… Сеньора интересует — куда? Вот. Река Маракуни, верхнее течение, лагерь стоит в двухстах километрах выше города Киотоса… Приедут, конечно же, приедут! Господин Курбатов обещал выехать к вам в Россию сразу же, как вернется с Маракуни, примерно в конце мая или в начале июня. Раньше… Нет, мне не оставили телефона. Господин Курбатов говорил, что у него в тех местах не будет никакого телефона. Но он точно приедет в конце мая, и он собирался в Россию…

Звонок во Франкфурт. Господин Мравинский выехал в Ниццу, отдыхать и лечиться. У него что-то с печенью. Когда будет? Наверное, в августе.

— Может быть, я могу чем-то помочь?

— Нет, мне нужен только господин Мравинский.

— Но, видите ли… Господин Мравинский не оставил своего адреса, он будет сам звонить…

— Примерно когда?

— Об этом он не сообщал… На вашем месте я бы не рассчитывал, что он позвонит раньше августа. Тогда настанет время возвращаться и он станет узнавать, что произошло без него. Хотя что за время отпусков может произойти важного?

Ну вот и все. Пора уходить, все уже сказано.

«Анадырь, пятая кабина, — звенел механический девичий голос, — Анадырь, пятая кабина…»

Ноги несли через арку Главного штаба на Дворцовую, оттуда — на гранитную набережную Невы. Лед еще не совсем прошел. Лимонно-желтый северный закат стыл за Петропавловской крепостью. Черные сверху, подсвеченные красным снизу тучи.

Сколько раз бывал Володя в этом месте! По большей части бежал на работу или с работы. И чаще всего не было времени задуматься — где он идет, что вокруг? А ведь здесь, по этим самым мостовым, несколько поколений подряд ходили те, без чьих имен невозможно представить себе русскую культуру. Люди, собственно говоря, и создававшие это всемирно значимое явление — классическую русскую культуру XIX века. Эту культуру делали именно здесь — в этих домах, слепившихся вокруг Невы. Со времен Петра, больше двухсот лет, создавался не просто город. Воплощалась в камне Идея. Создавался, мучительно вырастал новый субэтнос русского народа — европейский, петербуржский. Копились материальные и духовные ценности, подбирался человек к человеку.

То, что сейчас видел Володя, почти не изменилось за века. То, что видел он, стоя спиной к Зимнему, мог бы видеть и Пушкин, и Лермонтов. Не было машин? Разве что… но были экипажи.

Вот в эту арку сутуло нырял Лев Толстой. По этим камням уверенной походкой известного в стране профессора ступал Василий Васильевич Докучаев, беседовал с очень молодым, еще безвестным юношей, Володей Вернадским. На месте этого фонарного столба была коновязь, и к ней привязывал лошадь поручик Лермонтов. У этого столба впервые поцеловались юные Саша Блок и Надя Менделеева.

И потому всякий русский человек, не ставший Иваном, родства не помнящим, потрудившийся принять свое наследство, — на берегах Невы он дома. Всегда дома.

Володя был дома.

Если Марине и необходимо ехать куда-то, в соплеменные пустыни, чтобы там оказаться дома, — ему это не надо. Он на своей земле, черт побери! Ему здесь и стены помогают.

И над набережной плыли, в аранжировке тревожного ритма, хрипловатые смелые слова новой песни группы «ДДТ» — «Осень».

До осени еще несколько месяцев, но уже прошел дождь, летят под ногами птицы и облака, и по Неве тоже плывет небо — облака, птицы, реверсионный след от самолета. Не надо ждать осени, чтобы задать этот вопрос: «Что же будет с Родиной и с нами»? И будет ли вообще она, Родина, через полгода?

А если она будет, то будет ли в ней он, Володя? Например, встретит ли он эту осень? «Камни над чернеющей Невою», холод, краски осени на небе? Осень, с которой он так давно не был? Или к осени от него останется только простреленный в нескольких местах труп, зарытый в чужую землю, где не бывает такой осени? И от него, и от всей семьи может остаться такой вот труп… Ну и еще, конечно, его мальчики — один в Барнауле, у бабушки (страшно подумать, что из него вырастет), другой с чужим именем в Израиле.

Больно сжалось сердце, когда представил: его ребенка держат в чужой, непривычной стране, заставляют говорить на незнакомом языке, называют чужим именем. Маленькое существо становится игрушкой в руках неудачников, жаждущих самоутверждения любой ценой. В частности, ценой изуродования собственного ребенка: лишь бы вышло так, как они на своей сходке сочли «правильным»! Впрочем, дети и правда быстро привыкают ко всему. В чужой стране с другими красками и другим климатом появится человек с другим именем. Вырастет еще один верующий иудей, считающий Израиль своей родиной: ему не оставят другого выхода. Будет ненавидеть Россию и Германию, считать себя избранным Богом и гордиться этим, ведь больше нечем будет гордиться. Будет ждать прихода мессии, который станет царем иудейским и сделает его народ владыкой мира. Ф-фу-у…

Ладно… Володя знал, куда теперь идти, он даже знал, к кому следует обратиться, черт возьми…

Ресторанный чад так ударил в лицо, что Володя порадовался: как хорошо, что он больше не носит очков! А то бы точно сразу запотели… А вот и старый приятель, милейший журналист Эля Либерман!

— Володя, ты же в экспедиции?!

— Хотел уехать, да не получилось.

Володя разъяснил ситуацию, не вдаваясь во многие детали. И не Элькино это все дело, и отношения его с Мариной Эля знал — уже потому, что Володе доводилось пользоваться его холостяцкой квартирой.

Пили сухое вино, пили много, слегка кружилась голова, проблемы решались все легче, а шумный неряшливый зал превращался в чудесное местечко, где надо бы бывать почаще.