Дочь палача и король нищих - Оливер Петч

– Дом цирюльника Гофмана, – пробурчал юноша. – Как и обещал, костолом.

Он насмешливо поклонился и показал палачу язык, после чего скрылся в ближайшем проулке.

Приблизившись к дому, Якоб явственно почувствовал на себе чей-то взгляд – видимо, кто-то наблюдал за ним из окна напротив. Он оглянулся, но в завешанных кожей дырах ничего не увидел.

«Проклятый город, чтоб его. Вконец свихнешься тут».

Куизль постучал в массивную дверь, но она оказалась незапертой и со скрипом подалась внутрь. В доме царил полумрак.

– Лизель! – крикнул палач в темноту. – Это Якоб, твой брат! Ты дома?

Вдруг он испытал странное тоскливое чувство, на него нахлынули воспоминания детства, когда он присматривал за младшей сестренкой. Как же она рада была сбежать из Шонгау, подальше от того места, где на всю жизнь осталась бы лишь жалкой дочерью палача – какой сейчас была дочь Куизля, Магдалена. Похоже, у Элизабет все получилось. А теперь она лежала, смертельно больная, вдали от дома…

Куизль стоял в дверях, и сердце у него обливалось кровью.

Он осторожно шагнул внутрь. Потребовалось некоторое время, чтоб глаза привыкли к темноте. Просторная комната, похожая на широкий коридор, тянулась до противоположной стены. По выскобленному полу был разбросан душистый тростник. Где-то в глубине комнаты капала вода, звонко и непрестанно.

Кап… кап… кап…

Куизль медленно двинулся дальше. Справа и слева через равные промежутки стояли деревянные перегородки, делившие все пространство на отдельные ниши. В каждой из них, как заметил палач, стояли скамейки и большие, грубо вытесанные бадьи.

В самой дальней кадке, у левой стены, лежала его младшая сестра, вместе с мужем.

Элизабет Гофман и ее муж Андреас лежали, запрокинув головы и широко раскрыв глаза, словно следили за невидимым представлением на потолке. В первое мгновение Якоб решил, что супруги принимали утреннюю ванну. И только потом он заметил, что оба они были одеты. Рука Элизабет свесилась через край бадьи, и на пол с указательного пальца что-то капало расплавленным воском.

Кап… кап… кап…

Палач склонился над кадкой и помешал рукой чуть теплую воду.

Вода была густо-красной.

Палач отпрянул, и волосы у него на затылке встали дыбом. Его младшая сестра вместе с мужем лежали в собственной крови. Теперь Куизль различил и порез на шее Элизабет – словно скалился второй рот. Ее черные волосы спутанной сетью плавали на поверхности красной воды. У Андреаса Гофмана порез был таким глубоким, что голова едва держалась на туловище.

– Господи, Лизель! – Куизль обхватил голову сестры и погладил ее по волосам. – Что с тобой стало? Что же с тобой стало?

На глазах его выступили слезы – первые за долгие годы. Он поджал губы и заплакал.

«Почему? Ну почему я не пришел раньше?»

Лицо у Элизабет стало белым, словно мел. Якоб покачал ее и убрал волосы со лба, как он всегда делал в детстве, когда сестренка лежала с лихорадкой в кровати. И низким, срывающимся голосом принялся напевать детскую колыбельную.

Майский жук в вышине,

А твой папа на войне,

Мать осталась в…

Шум за спиной заставил его замолчать.

Куизль оглянулся и увидел, как в купальню осторожно вошли по меньшей мере пять стражников. Двое из них направили на палача заряженные арбалеты, а один медленно подбирался к нему с обнаженным клинком.

Это был сегодняшний начальник стражи.

Он поскреб бороду и, кивнув на два трупа, улыбнулся Куизлю.

– А ты, как я вижу, влип, баварец.

– Куда столько зверобоя! Господи, девочка моя! Ты где витаешь?

Вооружившись ложкой, Магдалена насыпала в котелок порошок из растертых трав и, когда над самым ее ухом раздался голос Марты Штехлин, испуганно вздрогнула. Девушка, конечно, знала, насколько важно соблюсти точное количество ингредиентов, но сейчас мысли ее заняты были совсем другим. И теперь, когда ее отчитала знахарка, она при всем желании не могла сказать, сколько зверобоя успела насыпать в медный котел. Зеленоватого цвета отвар кипел над очагом и распространял своеобразный аромат. Магдалена и так не могла толком сосредоточиться, а от душистого запаха становилась еще рассеяннее.

– Сколько раз тебе говорить: придерживайся рецептов!

Штехлин вырвала у нее ложку и сама принялась докладывать в котелок оставшиеся ингредиенты.

– С зеленым маслом, может, еще и ничего, – бормотала она. – А если так же будет с красавкой или ландышем? Мигом на костер угодим, как отравительницы. Так что давай-ка внимательнее!

– Я… мне жаль, – проговорила Магдалена. – Все из рук валится.

– Я уж заметила, – проворчала Марта. – Но и Резль ты таким образом вряд ли помогла бы. Остается только надеяться, что впредь люди будут приходить за спорыньей к нам, знахаркам. Лекари в этом ничего не смыслят.

Магдалена вздохнула и начала расставлять по полкам склянки и горшки. Она с самого утра рассказала Штехлин, в каких ужасных муках умерла вчера служанка пекаря. За последние два года между Магдаленой Мартой и сложилась настоящая дружба, хоть знахарка и была лет на двадцать старше. И ту и другую в городе недолюбливали, хотя многие тайком пользовались их услугами. Про них распускали всевозможные слухи, и мужчины обходили их стороной, так как считали, что женщины эти слишком уж часто вмешивались в божий промысел.

И все же Магдалене нравилась ее работа – будучи дочерью палача, она чуть ли не с рождения возилась с травами. Дочь палача знала, что хмель мог унять мужскую похоть, а манжетка помогала при беременности. Она знала средства, которые помогали женщинам забеременеть – или которые помогали вовремя избавить чрево от нежелательного плода. Магдалена и ходить толком не научилась, а отец уже начал показывать ей первые целебные и ядовитые травы. С тех пор она каждый год узнавала десятки новых – и теперь разбиралась в них едва ли не лучше самого палача. Ее знания уже не одну девушку уберегли от позорной участи стать матерью внебрачного ребенка. А кое-кого она, быть может, спасла даже от обвинений в детоубийстве – и от отцовского клинка.

Хотя в случае с Резль и она оказалась бессильна.

– Колбу, живее!

Голос Марты снова прервал ее мрачные мысли. Магдалена бросилась к сундуку, вынула высокую стеклянную колбу и осторожно поставила ее на стол. Знахарка сняла с очага котелок, и кипящий отвар тонким ручейком полился в сосуд.

Магдалена придерживала колбу и наблюдала, как зеленая жидкость медленно протекала через фильтр и капала на дно сосуда. И снова невольно подумала о служанке пекаря. Ведь Бертхольд до сих пор разгуливал на свободе – вопиющая несправедливость! На женщину тут же надели бы позорную маску, а высокие господа могли творить, что им вздумается! Магдалена в ярчайших подробностях представляла себе, как ее отец розгами выгонит пекаря из города, – но в действительности все было иначе. Может, обратиться к совету? Рассказать обо всем Лехнеру? Скорее всего, ее просто высмеют. К тому же Михаэль Бертхольд был опасен. И последние его слова пустой угрозой не назовешь.