Смерть на каникулах. Убийство в больнице - Джозефина Белл

– Отлично, мой мальчик, – тихо сказал доктор Мэйсон Дэвиду. – Я бы не смог сделать это так аккуратно. Старею. Но я присмотрю, чтобы они оставались здесь, пока вы пойдете звонить в участок. Вызывайте суперинтенданта из Стэнхерста. Поднимать с постели нашего деревенского констебля нет смысла.

Дэвид вышел. Доктор Мэйсон вздохнул, взял автомобильное одеяло за край и натянул его на разбитую голову Фентона.

Примерно без четверти двенадцать в колледж «Денбери» прибыл суперинтендант Роджерс в сопровождении детектив-сержанта и констебля. «Скорую» отпустили, поскольку прибытие полиции подразумевало, что дальнейшее перемещение тела будет осуществлять она. Мистер Ридсдейл, вместе с Дэвидом и доктором Мэйсоном надзиравший за труппой в музее, кратко описал ситуацию. После этого он предложил прерваться и перейти в колледж, где можно будет допросить актеров в обстановке, не отягощенной присутствием мертвеца.

Вскоре все оказались в гостиной миссис Ридсдейл, куда подали горячий чай и бутерброды. Свидетелей сторожил констебль, а обслуживали Джудит Ридсдейл, Джилл Уинтрингем и мистер Уорвик, упорно отказывавшийся покинуть свой пост посредника в общении с гостями, хотя все прочие учителя уже отправились спать. Суперинтендант разместился в кабинете мистера Ридсдейла на другой стороне коридора, пока детектив-сержант охранял музей и описывал все относящееся к труппе.

Доктор Мэйсон в сопровождении своего коллеги предстал перед суперинтендантом первым и дал свои показания, объяснив причины, по которым рана головы была обнаружена не сразу. Ни он, ни доктор Дэвид Уинтрингем не поняли значения расплющенной английской булавки, пока в поисках раны не осмотрели весь бинт. Дэвид ее заметил, но не придал ей значения, поскольку бинт был сценическим реквизитом и уже не первой молодости. «Наверное, – подумал он, – кто-то когда-то на нее наступил». Бинт был широкий, из трех слоев хлопчатобумажной ткани. Пока вокруг пятна сценической крови не проступила кровь актера, рана была скрыта. Доктор Мэйсон высказал по этому поводу мнение, что запущенное состояние артерий пациента внесло вклад в его смерть. Рана черепа казалась не слишком обширной, но внутреннее кровоизлияние должно было быть серьезным, раз вызвало смерть в такое короткое время – от часа с четвертью до двух часов. Пьеса закончилась сразу после десяти, а больного обнаружили в музее в четверть одиннадцатого. Последнее его появление на сцене произошло без десяти десять, а ушел он без пяти, так что удар должен был получить между 21:55 и 22:15. И, наконец, доктор высказал предположение, что пострадавший просто упал в музее и ударился головой о витрину с экспонатами.

Суперинтендант Роджерс вежливо выслушал эту идею и разрешил доктору идти домой. Предмет, разбивший голову Роберта Фентона, не только сплющил английскую булавку, но и оставил на ней крошечную полоску лакированного желтого дерева. На музейных витринах в той комнате, где упал Фентон, свежих царапин не обнаружилось, плюс к тому они были выкрашены в зеленый цвет. Поэтому теорию доктора принять было невозможно, но суперинтендант ему об этом не сказал. И доктор Мэйсон отбыл в сопровождении Дэвида, которому вежливо, но твердо дали понять, что он тоже свободен.

За дверью директорского кабинета Дэвид попрощался со школьным врачом и вернулся в гостиную, где сел рядом с Эдуардом Гэшем. Констеблю Дэвид объяснил, что суперинтенданту Роджерсу он, возможно, еще понадобится.

К этому времени Джилл и ее сестра вместе с мистером Ридсдейлом и мистером Уорвиком уже исчезли. Дэвида кольнула совесть при мысли, что его ждет жена, которую надо отвезти домой, но он этот укол заглушил, решив, что Джудит позаботится о сестре. Его все сильнее охватывал интерес к этому делу, и вскоре он забыл все прочее, переходя от актера к актеру, сочувствуя и убеждая в своей поддержке. Ему действительно было жаль, что их постигло такое несчастье. У них и без того нелегкая жизнь, а тут еще судьба подносит такой сюрприз. Поэтому Дэвид был решительно настроен найти того, кто это сделал.

Таким образом Дэвид незаметно начал собственное расследование под самым носом ничего не подозревавшего констебля. Констебль же сидел у двери гостиной, не сводя с нее взгляда, чтобы по возможности предвосхитить желания своего начальника. Тем временем суперинтендант Роджерс усердно шел проторенным путем индивидуального опроса всех членов труппы.

Джордж Лемминг в своих показаниях был краток и прям. Он понимал, что младшие члены труппы не упустят случая огласить все свои прошлые обиды и теперешние сплетни – и о нраве Фентона, его ссорах с Гэшем, ревности по поводу явной дружбы Найджела Трента с его женой и о кражах в труппе. Ими Роджерс особенно заинтересовался и захотел узнать, не страдали ли так же другие труппы той же компании.

– Не знаю, – ответил Джордж. – Хотя погодите. Я слыхал о каких-то неприятностях во второй труппе – примерно год назад. Ох ты черт! – вдруг воскликнул он после минутного раздумья.

– Что-то вспомнили?

– Да. Я пытался вспомнить, когда об этом услышал, и теперь припоминаю: когда Бассет снова вошел в нашу труппу. Его одолжили второй труппе в обмен на одного из тамошних актеров, и он вернулся, пробыв там три месяца.

– Были кражи, пока его не было?

– Не помню.

– Ладно, не важно. Этим я могу заняться потом.

Джордж остался недоволен собой. Он не хотел вешать кражи на Лайонела – в основном потому, что считал общее мнение о нем несправедливым. Но в свете того, что сейчас вытащил из него коп, все это выглядело весьма подозрительно и некрасиво.

– На вашем месте я бы не стал волноваться, – сказал Роджерс. – У вас есть идеальное алиби – на сцене, перед ней или за ней – от конца первого антракта и до момента, когда вам сообщили об инциденте. Очень скоро некоторые будут вам завидовать.

Джордж Лемминг вышел в гостиную с помрачневшим лицом, освободив место Лайонелу Бассету.

Суперинтендант Роджерс нашел своего следующего свидетеля весьма сомнительным. Во-первых, этот человек был явно и почти непристойно испуган. Было ли это из-за краж или из-за смерти Фентона, являлась тому причиной больная совесть или малодушная натура, суперинтендант пока не понял. Но человек этот раздражал, и суперинтендант невольно перешел на несвойственный ему угрожающий тон.

Но если отвлечься от весьма подозрительной манеры поведения и физических данных, вполне подходящих для нанесения фатального удара, к Бассету было не придраться. Он находился в музее незадолго до конца второго антракта и больше туда не заходил. После первого выхода в последней части пьесы он за кулисами надел сценический бинт и оставался там до следующего вызова. В конце второго выхода с сэром Тоби и он, и Фентон ушли со сцены, но в то время, как последний направился снова в музей, Бассет остался возле двери в зал, ожидая конца представления.

На этом этапе Роджерс решил не поднимать вопрос о кражах. Тема эта была слишком неопределенной, и пока он слышал точку зрения только одного из членов труппы. Кратким кивком отпустив Бассета, он вызвал Найджела Трента.

«Ну и коллектив! – подумал Роджерс, когда молодой человек вошел в кабинет. – То псих-громила, то гомик».