Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Сергей Лобанов

Капитан, слегка прихрамывая на левую ногу, подошел к колонне и спросил посаженным голосом:

– Участники боевых действий есть?

Никто не отозвался.

– Понятно, – без эмоций резюмировал он. – Ничего, это дело поправимое.

И будто в подтверждение его слов ухнул взрыв. Далековато, в полукилометре отсюда, но гулко и громко, а главное – непривычно.

Все, кроме капитана, пригнулись, а потом завертели головами. Из-за многочисленных вагонов толком ничего не смогли увидеть, однако грохот подействовал на вновь прибывших почти ошеломляюще.

Взрывы загрохотали один за другим уже гораздо ближе.

Капитан крикнул:

– Ложись!!!

И рухнул плашмя.

Колонна рассыпалась, все кинулись в разные стороны, падая, где придется.

Гусев сделал несколько отчаянных прыжков и распластался возле старой, наполовину ушедшей в землю шпалы.

Взрывы ухали почти беспрерывно, заставляя вжиматься в землю. Он чувствовал себя незащищенным, хотелось вскочить и бежать как можно дальше отсюда.

Неимоверным усилием воли Гусев сдерживал свой порыв, понимая, что бежать нельзя. А самое главное – некуда. Его шесть месяцев только-только начинаются…

Вскоре к взрывам, уже не столь частым, добавилась автоматная перестрелка. И она явно разгоралась не на шутку.

Павел рискнул немного высунуть голову, чтобы осмотреться.

Мешали вагоны. Но где-то за ними перестрелка завязалась уже всерьез.

Мимо побежали солдаты – с оружием и без. Видимой логики в их действиях не просматривалось. Похоже, каждый руководствовался собственными соображениями.

Стрельба металась уже совсем рядом. из-под вагонов выныривали все новые и новые бойцы, они бежали, часто приседали и стреляли куда-то под вагоны. Чуть погодя следом появились солдаты в такой же форме, они тоже стреляли, но уже в спины убегавшим. Те вдруг перешли в контратаку, и сразу вспыхнула рукопашка – прямо там, где лежал Гусев и другие штрафники.

Отовсюду доносились вопли, мат, стоны, хрипы, стрельба. Падали тела, кто-то продолжал драться на земле, другие корчились от полученных ран, иные уже не шевелились…

– Твою мать!

– Получи, сука! Получи!

– Сдохни, урод!

– А-а-а-а-а!

Перепуганный Гусев лежал ни жив ни мертв. На него несколько раз наступили, окровавленный боец со стоном упал рядом, но Павел не поднимал головы, не зная, на что решиться и что предпринять. Сознание заполнила паническая мысль:

«Ну, ни хрена ж себе!!! Ну, ни хрена ж себе!!!»

Когда ярость рукопашной схватки спала и сместилась немного в сторону, а потом и стихла, перейдя в вялую перестрелку, Гусев нашел в себе силы приподняться на локтях и окинуть взглядом побоище.

Вокруг лежали убитые и тяжелораненые, почти не подававшие признаков жизни. Валялось оружие, в основном различные модификации автомата Калашникова.

Павел схватил «АКСУ», проверил содержимое магазина и ящерицей заскользил между телами, чувствуя, как острая щебенка впивается в тело.

Не гнушаясь осмотром мертвых тел, обзавелся еще тремя полными магазинами – одиночным и двумя спаренными, перемотанными синей изолентой, и только тогда почувствовал себя увереннее. Осталось понять, кто друг, а кто враг – ведь обе стороны носили форму Российской армии.

Как они различали друг друга, оставалось совершенно неясным, пока Гусев не заметил, что у некоторых лежащих на левых рукавах повязаны белые ленточки. Очевидно, опознавательный знак опóзеров.

Перестрелка усилилась вновь. Опять забегали люди.

Гусев снова залег, не зная, что предпринять. Вдруг рядом упал солдат – молодой парень с искаженным в злобной гримасе лицом.

Павел увидел на его левом рукаве белую ленточку, но выстрелить не смог. Не верилось, что это враг, которого надо прикончить во что бы то ни стало.

А вот солдат, ничуть не медля, перевалился на левый бок, направил автомат в лицо Гусеву и нажал на спусковой крючок.

Павел в страхе зажмурился, но рокового выстрела не произошло.

Открыв глаза, он уставился на парня, пытаясь осознать, что случилось. Почему тот не стрелял? Неужто пожалел?

Солдат вытаращенными глазами глядел на Гусева и пытался сменить магазин, но его руки сильно тряслись, у него ничего не получалось.

Тут Павел словно опомнился. Тряхнул головой и выставил перед собой оружие.

Солдат отчаянно заорал, срываясь на визг:

– Не стреляй, сука!!!

И снова попытался сменить магазин.

Для Гусева секунды растянулись в вечность. Он выстрелил не целясь, зная, что попадет, ощущая себя паскудно, последней сволочью.

Пули угодили лежащему на левом боку противнику в живот, в грудь и в лицо. Голова парня неестественно сильно откинулась назад, будто была на резиновой шее.

Гусев сел, не сводя глаз с убитого.

Откуда-то появился сильно хромающий на левую ногу майор «финик». Лицо его залила кровь, правый глаз заплыл.

Чувствовалось, что он не в себе. Не узнав Гусева, устало опустился рядом и проговорил, шепелявя разбитыми в лепешку раздувшимися губами:

– Лицо болит, прикладом огреб. А в левом сапоге вода хлюпает, черпанул, наверное.

– Ранен ты в ногу, – сказал Павел, присмотревшись.

Но бывший майор его не слушал. Он продолжал шепелявить:

– Сапоги у меня новые, не пойму, когда продырявиться успели. Заменить надо…

– Давай помогу, посмотрю, что там у тебя, – предложил Гусев.

– А?…

Павел молча принялся стаскивать сапог и только сейчас заметил дырку в голенище, почти под самым срезом. Майор отчаянно застонал и откинулся на спину. Голень и стопа у него были совсем красные и мокрые, а из сапога вылилось, наверное, поллитра крови.

Ранение оказалось осколочным. Кусок металла угодил в голень, чудом не задел кость и вырвал часть икроножной мышцы. Рана обильно кровоточила.

– Твою-то мать!

Гусев сорвал белую повязку с убитого солдата и перетянул ногу раненому. Кровотечение почти остановилось. Раненый что-то бормотал, но Гусев его не слушал, смотрел – то на свои окровавленные руки, то на чужую, красную от крови ногу, то на убитого солдата, то на лежащие повсюду тела…

Павел испытывал сильный страх. Сознание пронзали обрывочные мысли:

«Все по-настоящему… Я на войне… Вот мертвые… Вот этого я убил… Убил человека… Я на войне…»

Откатившаяся перестрелка опять заметалась поблизости. Появились солдаты без белых повязок. Один наклонился над Гусевым.