Лик над пропастью - Иван Любенко

Ардашев положил в портфель прихваченный из сейфа Тер-Погосяна камень и вышел на улицу.

«Читальный город» располагался на углу Николаевского проспекта и Варваринской улицы. От дома присяжного поверенного ходьбы до него было не более четверти часа. Совершив приятную прогулку по осеннему бульвару, Клим Пантелеевич потянул на себя дверь собственного магазина.

Приказчик, Савелий Пахомов, забравшийся на небольшую деревянную лесенку, что-то усердно искал на полках. Внизу, с двумя книгами в руках, на него с надеждой взирал подполковник Фаворский — помощник начальника Терского областного жандармского управления. Хлопнула вторая дверь и заливистой трелью запел входной колокольчик.

— А вот и хозяин пожаловал! — радостно воскликнул офицер и шагнул навстречу.

— А вы, я смотрю, интересуетесь историей Византии? — отвечая на рукопожатие, осведомился адвокат.

— Работа заставила. Видите ли, какое дело: неделю назад люди Зелимхана напали на монахиню Спасо-Преображенского монастыря; мерзавцы надругались над ней, а потом убили. Неподалеку от того места, где сестры обители нашли ее труп, лежал деревянный, обшитый кожей футляр, на котором едва читалось слово «Патриарх». Надпись определенно относится к византийскому периоду. Ко мне она попала два дня спустя, когда мы вместе с казачьим отрядом стали преследовать банду. Нам удалось устроить засаду и окружить «хищников». В ущелье опустился туман, и, вероятно, кому-то удалось уйти. Мы насчитали шесть трупов. Самого Зелимхана среди них не было. Обыскав убитых, я заметил, что у одного абрека на шее висел дуа — мешочек с зашитыми сурами из Корана. Только вот на коже имелась вполне различимая византийская надпись. Вероятнее всего, это кусок пергамента, который как раз и находился в том самом деревянном футляре. Убитый разбойник сшил из него себе амулет, но где остальная его часть — неизвестно. Все это очень странно, вот я и пожаловал к вам, надеясь отыскать какую-нибудь подходящую литературу.

— Боюсь, вряд ли мы сможем вам помочь. А дело в том, что мало-мальски стоящие книги по Византии у нас скупает один постоянный посетитель. Его зовут Поликарп Спиридонович Маевский. После него ничего не остается.

— Уж не тот ли это Маевский, которого вы недавно так с успехом оправдали?

— Он самый. Если хотите, я вас познакомлю. Он вновь служит в Казенной палате.

— Благодарю, но лучше мне самому с ним встретиться. Однако непременно сообщу ему, что обратился по вашей рекомендации.

— Как будет угодно. Уверен, что Поликарп Спиридонович с огромным удовольствием согласится помочь.

— Выручили вы меня. Сейчас же вернусь к себе, возьму амулет и сразу в присутствие. — Он вернул книги приказчику. — Вероятно, они мне теперь не понадобятся. Честь имею, Клим Пантелеевич!

— Честь имею.

Адвокат посмотрел подполковнику вслед и улыбнулся, вспомнив, как шесть лет назад они вместе ловили Рваного. Владимир Карлович Фаворский, тогда еще ротмистр, лично участвовал в задержании банды, грабившей не только поезда, но и почтовые кареты. Золотой, покрытый красной эмалью Владимир IV степени, висевший на синем форменном мундире рядом с недавно полученным Станиславом II степени, — напоминание о том беспокойном времени. Через месяц после награждения он обвенчался с юной красавицей Вероникой Высотской — дочерью Виолетты Константиновны и Аристарха Илларионовича. Теперь Вероника Фаворская надежно берегла их семейный очаг и воспитывала пятилетнего непоседу Ростислава.

Голос приказчика вывел Клима Пантелеевича из тумана воспоминаний:

— Вы только посмотрите: «Руслан и Людмила. Издание второе, исправленное и умноженное. Санкт-Петербург, 1828 год. Типография департамента народного просвещения»!

— Да! Прижизненное издание великого поэта! — глаза Ардашева разгорелись. — А состояние какое! Будто только что с типографии!

Невольно взглянув на висевшие на стене часы, присяжный поверенный воскликнул:

— Господи!.. Надобно торопиться.

Он вышел на улицу и направился в сторону судебного департамента, расположенного в самой верхней точке Николаевского проспекта. Уже через несколько минут адвокат вышагивал по мраморным ступенькам солидного здания. Следственная камера Леечкина — судебного следователя по важнейшим делам — находилась на втором этаже. Ардашев, верный привычке не опаздывать, подошел точно к назначенному времени.

Несмотря на то что дверь была слегка приоткрыта, он постучал. Послышались шаги, и в проеме возникла долговязая и нескладная фигура Цезаря Аполлинарьевича. И хоть теперь, спустя пять лет после их первого знакомства, он уже и не напоминал гимназиста-переростка, но все равно легко сошел бы за студента старшего курса. Впрочем, как и раньше, очки с толстыми линзами съехали к кончику носа, а слегка взлохмаченный чуб свидетельствовал о том, что его обладатель о чем-то долго и сосредоточенно размышлял.

— Милости прошу. — Следователь искренне улыбнулся. — Рад вас видеть. Присаживайтесь, пожалуйста. — Он придвинул стул. — Может быть, вы хотите чаю? Я велю…

— Не беспокойтесь, Цезарь Аполлинарьевич. Чаю я уже откушал. — Ардашев уселся и поставил рядом портфель. — Я бы хотел, чтобы мы сразу перешли к делу. Итак, что вы собирались выяснить?

— Лично у меня никаких вопросов нет. Самоубийство чистой воды. Все доказательства налицо. У покойного, видимо, были нелады с психикой, вот он и решил свести счеты с самим собою. Вы тут совершенно ни при чем. Но после появления статьи этого, с позволения сказать, корреспондента мое начальство сочло необходимым провести ваш формальный допрос. И вот теперь я, понимая всю абсурдность этой затеи, вынужден выполнять указание.

— Так давайте же быстрее избавимся от неприятного для вас поручения, — улыбнулся адвокат.

Леечкин снял очки, подышал на них, тщательно протер стекла мятым платком и начал заполнять бланк допроса свидетеля. Натужно поскрипывало стальное перо. Через открытую форточку в комнату проникал запах дыма — дворники жгли первую осеннюю листву.

— Вы, как я понимаю, дворянин? — осведомился следователь.

— Да, потомственный.

— Позвольте узнать дату рождения.

— 25 ноября 1867 года.

— Какой чин имеете?

— Коллежский советник.

— Награды есть?

— Высочайшим соизволением пожалован золотой перстень с вензельным изображением «Высочайшего имени Его Императорского Величества» и орден Владимира IV степени с бантом.

Леечкин удивленно приподнял брови:

— Ни разу не видел, чтобы носили.

— Не привык.

Извинительным тоном Цезарь Аполлинарьевич проронил:

— У меня, собственно, всего два вопроса. Первый: встречались ли вы с господином Тер-Погосяном после суда по делу Маевского? Второй: как вы относитесь к письму, где Тер-Погосян обращается к вам со словами: «Я выполнил обещание, не правда ли?»