Ленин - Борис Вадимович Соколов

Нужды, когда не знаешь на что купить хлеба, мы не знали. Разве так жили товарищи эмигранты? Бывали такие, которые по два года ни заработка не имели, ни из России денег не получали, форменно голодали. У нас этого не было. Жили просто, это верно».[55]

Похоже, что ни Ульянов, ни его жена не испытывали никаких угрызений совести, никаких комплексов вины по поводу своего сравнительно обеспеченного существования на фоне нищеты, ставшей уделом большинства эмигрантов. Ленин очень рано уверовал в собственную исключительность и своё относительно привилегированное положение воспринимал как должное. Крупская же мужа боготворила и только его видела во главе будущей победоносной революции в России и во всём мире. Что хорошо для Ленина, то хорошо для революции – этому принципу Надежда Константиновна неукоснительно следовала всю жизнь.

Она постепенно привыкала к эмигрантскому быту, осваивала немецкий язык. Помимо гимназических латыни и древнегреческого, Ленин владел немецким, английским и французским, но всеми тремя неидеально. В 1920 году, заполняя анкету при перерегистрации московских коммунистов, на вопрос «На каких языках, кроме русского, говорите, читаете, пишете?» Владимир Ильич ответил: «Французский, немецкий, английский; плохо все 3».[56] В июле 1901 года Надежда Константиновна писала Марии Александровне: «Я опять принимаюсь за немецкий язык, неудобно без языка: отыскала немку, которая будет давать мне уроки немецкого взамен русского… Всё собираемся мы с Володей в немецкий театр, но мы по этой части неподвиги порядочные, поговорим: “вот надо будет сходить”, да тем и ограничимся, то то, то другое помешает… Впрочем, и то сказать, настроение теперь как-то для этого мало подходящее. Чтобы пользоваться заграницей вовсю, надо ехать сюда в первый раз в молодости, когда интересует всякая мелочь… Однако в общем-то я довольна теперь нашей жизнью, вначале скучно было как-то, всё чуждо очень, но теперь, по мере того как входишь в здешнюю жизнь, чувство это пропадает. Вот только из России очень уж скупо пишут».[57] И в следующем письме от 2 августа она сообщала свекрови: «Володя сейчас занимается довольно усердно, я очень рада за него: когда он уйдёт целиком в какую-нибудь работу, он чувствует себя хорошо и бодро – это уж такое свойство его натуры; здоровье его совсем хорошо, от катара, по-видимому, и следов никаких не осталось, бессонницы тоже нет. Он каждый день вытирается холодной водой, да, кроме того, мы ходим почти каждый день купаться».[58]

Как видим, напряжённую работу удавалось вполне органично сочетать с отдыхом, с почти туристским образом жизни. Впрочем, Ульянова и Крупскую мало интересовала история и культура тех стран, где они жили. Даже в театр так и не собрались. Ведь думали-то они всё больше о России. Вот природу баварскую и швейцарскую, чувствуется, любили. Владимир Ильич, по словам хорошо знавшего его в эмиграции Валентинова, был приверженцем точного расписания дня – сна, работы, приема пищи, отдыха, прогулок. Последние Ленин очень любил и с удовольствием описывал их в посланиях матери. Так, в сентябре 1901 года он сообщал из Мюнхена: «Теперь здесь получше стала погода, после довольно долгого ненастья, и мы пользуемся временем для всяких прогулок по красивым окрестностям: раз не удалось уехать куда-нибудь на лето, так хоть так надо пользоваться!»[59] В то же время, как полагал Валентинов, Ленин был глубоко убежден, что «право на дирижерскую палочку в партии может принадлежать только ему… право утверждалось с такой простотой и уверенностью, с какой говорят: 2x2=4. Для Ленина это была вещь, не требующая доказательств. Непоколебимая вера в себя, которую много лет позднее я называл его верою в свою предназначенность, предначертанность того, что он осуществит какую-то большую историческую миссию, меня сначала шокировала. В последующие недели от этого чувства мало что осталось, и это не было удивительным: я попал в Женеву в среду Ленина, в которой никто не сомневался в его праве держать дирижерскую палочку и командовать. Принадлежность к большевизму как бы предполагала своего рода присягу на верность Ленину, на покорное следование за ним».[60]

Нельзя сказать, что супруги в эмиграции маялись от безделья, но не вызывает сомнения, что переписка, споры с товарищами по партии и работа над статьями и рефератами оставляли вполне достаточный досуг для приятного времяпровождения. Летом же они старались выбраться куда-нибудь на природу. А когда приехали в Лондон осенью 1902 года готовить II съезд РСДРП, то, как писал Ильич матери: «Мы с Надей уже не раз отправлялись искать – и находили – хорошие пригороды с „настоящей природой”».[61] Надежда Константиновна в свою очередь вспоминала: «Мы во время эмиграции жили с Владимиром Ильичом в Лондоне. К нам приходил один товарищ, которым была написана прекрасная… книжка по английскому рабочему движению. Если он приходил и не заставал Владимира Ильича, он начинал со мной говорить на “женские” темы: скверно жить одному, как собака живёшь, бельё не стирано, хозяйство плохо, надо-де ему жениться, взять хозяйку в дом».[62]

Ленин и Крупская подобной «обывательщины» не допускали и домашним хозяйством почти не занимались, взвалив его на плечи Елизаветы Васильевны. Даже когда ленинская тёща хворала, посуду всё же мыла она, а не её дочь, у которой всё из рук валилось. Надя матери сочувствовала: «…Возня с мытьём посуды… здоровому человеку не беда, но больному плохо».[63] Кулинарные же способности Крупской даже у близких людей отбивали аппетит. Как-то ей пришлось в отсутствие Елизаветы Васильевны потчевать обедом ленинского зятя Марка Елизарова, мужа сестры Анны. Он попробовал и с тоской сказал: «Лучше бы вы “Машу” (т. е. прислугу. – Б. С.) какую завели».[64] Когда тёща в 1915 году умерла, пришлось супругам до самого возвращения в Россию питаться в дешёвых столовых. Надежда Константиновна признавалась, что после смерти матери «ещё более студенческой стала наша семейная жизнь».[65]

Ленин самым негативным образом оценивал экономическую политику самодержавия. В 1902 году он писал: «Хищническое хозяйство самодержавия покоилось на чудовищной эксплуатации крестьянства. Это хозяйство предполагало, как неизбежное последствие, повторяющиеся от времени до времени голодовки крестьян той или иной местности. В эти моменты хищник-государство пробовало парадировать перед населением в светлой роли заботливого кормильца им же обобранного народа. С 1891 года голодовки стали гигантскими по количеству жертв, а с 1897 г. почти непрерывно следующими одна за другой».[66]

С 17 июля по 10 августа 1903 года в Лондоне проходил II съезд РСДРП, подготовленный прежде всего Лениным, Мартовым и Плехановым. Собственно, до 24 июля (6 августа) съезд работал в