Вопрос смерти и жизни - Ирвин Д. Ялом

Сегодня, когда некоторые нежелательные симптомы начинают возвращаться, я стараюсь вспомнить, как много я смеялась в компании этих верных, остроумных друзей. Недавно у меня на правом глазу выскочил ячмень. Окулист сказал, что его нужно лечить горячими компрессами и каплями с антибиотиками; он не считал, что это как-то связано с моей болезнью. Но вот появляются еще два, и я начинаю волноваться. Ирв ищет в Интернете «ячмень и множественная миелома». Конечно, ячмень – распространенный побочный эффект велкейда.

Мой терапевт и гематолог говорят, что я должна продолжать делать горячие компрессы, но ни один из них не предлагает отказаться от лекарства. Я снова оказываюсь между двух огней: с одной стороны, этот препарат продлевает жизнь, а с другой – вызывает неприятные побочные эффекты. Как выразился один ученый в книге Кэтрин Эбан «Пузырек лжи»[17] (2019), «Все лекарства ядовиты. Только при самом тщательном контроле они способны принести пользу». Или, как я убедилась после приема ревлимида – химиопрепарата, который спровоцировал мой инсульт, – химиотерапия может продлить вашу жизнь, если только не убьет вас раньше.

Интересно, наступит ли когда-нибудь ремиссия у меня? Или это лето будет последним?

Я вспоминаю слова Экклезиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать».

Август

Сегодня у нас важная встреча с доктором М., врачом-онкологом, который отвечает за лечение Мэрилин. Доктор М. соглашается с тем, что побочные эффекты химиотерапии слишком серьезные, но анализы показывают, что более низкие дозировки неэффективны. Поэтому она предлагает другой метод – иммуноглобулиновую терапию, предполагающую еженедельные инъекции препарата, который непосредственно атакует раковые клетки. Она приводит важные данные: у 40 % пациентов развиваются значительные побочные эффекты – от затруднения дыхания до сыпи, – хотя с большинством из них успешно справляются сильные антигистамины. У двух третей пациентов, которые хорошо переносят лечение, наблюдается выраженная положительная динамика. Меня тревожит скрытый смысл ее слов: если Мэрилин окажется в числе больных, которым такой подход не помогает, то надежды нет.

Мэрилин соглашается на иммуноглобулиновую терапию, но, будучи женщиной прямолинейной, задает смелый вопрос: «Если это лечение окажется невыносимым или неэффективным, вы направите меня в отделение паллиативной помощи, чтобы я могла обсудить процедуру ассистированного самоубийства?»

Доктор М. поражена и несколько секунд колеблется, но затем соглашается на просьбу Мэрилин и направляет нас к доктору С., заведующей отделением паллиативной помощи. Несколько дней спустя мы встречаемся с доктором С., проницательной и чуткой женщиной. Она перечисляет множество способов облегчить побочные эффекты лекарств, которые принимает Мэрилин. Мэрилин терпеливо слушает, но в конце концов спрашивает: «Что может предложить паллиативная медицина, если я буду испытывать такой дискомфорт, что захочу умереть?»

Доктор С. отвечает не сразу. Наконец она говорит, что, если два врача подпишут специальную форму, они могут помочь ей добровольно уйти из жизни. Услышав это, Мэрилин заметно успокаивается и соглашается приступить к месячному лечению иммуноглобулином.

Я ошеломлен, но в то же время восхищен прямотой и бесстрашием Мэрилин. Вариантов становится все меньше, и теперь мы открыто, почти буднично обсуждаем, как Мэрилин покончит с собой. Я покидаю врачебный кабинет угнетенный и растерянный.

Остаток дня мы с Мэрилин проводим вместе: мой первый порыв – не спускать с нее глаз, быть постоянно рядом, держать за руку и не отпускать. Я влюбился в нее семьдесят три года назад, и мы только что отпраздновали шестьдесят пятую годовщину нашей свадьбы. Я знаю, что это необычно – любить другого человека так сильно и так долго. Но даже сейчас, когда она входит в комнату, я оживляюсь. Я восхищаюсь в ней всем – ее грацией, красотой, добротой и мудростью. Хотя в интеллектуальном плане мы совсем разные, мы оба питаем трепетную любовь к литературе и драматургии. Помимо мира науки она отлично разбирается во многих других областях. Всякий раз, когда у меня возникает вопрос в сфере гуманитарных наук, она редко упускает возможность меня просветить. Наши отношения не всегда были безоблачными: и у нас были разногласия и ссоры, но мы всегда были откровенны и честны друг с другом и всегда, всегда ставили наши отношения превыше всего.

Мы прожили вместе почти всю жизнь, но теперь диагноз множественной миеломы заставляет меня думать о жизни без Мэрилин. Впервые ее смерть кажется не только реальной, но и слишком близкой. Страшно представить себе мир без Мэрилин, и мысль о том, чтобы умереть вместе с ней, проносится у меня в голове. В последние несколько недель я говорил об этом с моими ближайшими друзьями-врачами. Один из них признался, что наверняка задумается о самоубийстве, если его супруга уйдет первой. Некоторые из моих друзей приветствовали бы смерть, если бы им грозило тяжелое слабоумие. Мы даже обсудили кое-какие способы покончить жизнь самоубийством, включая морфин, некоторые антидепрессанты, гелий или другие возможности, предлагаемые обществом «Болиголов»[18].

В своем романе «Проблема Спинозы»[19] я пишу о последних днях Германа Геринга в Нюрнберге и рассказываю, как он обманул палача, проглотив цианид. Капсулы с цианидом получили все высшие нацисты, и многие (Гитлер, Геббельс, Гиммлер, Борман) умерли точно так же. Это было семьдесят пять лет назад! А что теперь? Где в наше время можно раздобыть пузырек с цианидом?

Впрочем, стоит мне задуматься над такими вопросами, как в моем сознании тут же всплывают очевидные последствия: влияние моего самоубийства на наших детей и многочисленных знакомых. И на моих пациентов. Я столько лет посвятил индивидуальной и групповой терапии, столько лет помогал вдовам и вдовцам пережить первый мучительный год после смерти супруга! Я так радовался, наблюдая, как они постепенно возвращаются к жизни. Покончить с собой было бы предательством по отношению к ним, предательством по отношению к нашей совместной работе. Я помог им пережить боль и страдания, а затем, оказавшись в их ситуации, решил отступиться. Нет, я не могу этого сделать. Помощь пациентам – главенствующий принцип всей моей жизни: я не могу и не буду его нарушать.

* * *

Прошло уже несколько недель после моей встречи с пациенткой из Шотландии, после которой я принял решение оставить практику. Я по-прежнему предлагаю разовые консультации четыре или пять раз в неделю, но постоянных пациентов у меня больше нет. Это большая утрата для меня, ведь я так долго был психотерапевтом; без работы я чувствую себя потерянным и отчаянно пытаюсь найти себе новое применение. К счастью, я все еще могу писать, и эта книга – наш совместный проект с Мэрилин – эликсир жизни не только для нее, но и для меня. В поисках вдохновения я открываю старый файл под названием «Заметки и идеи», который я пополнял несколько десятилетий.