Вопрос смерти и жизни - Ирвин Д. Ялом

На следующей странице приведено описание «волнового эффекта» – идеи о том, что поступки и взгляды каждого человека передаются окружающим, подобно ряби на поверхности пруда. Эта мысль чрезвычайно важна для меня. Делясь с пациентами крупицами своей мудрости, опытом и знаниями, я верю, что каким-то образом они найдут способ передать мой дар другим. Эта вера сопровождала меня с тех самых пор, как я начал практиковать психотерапию более шестидесяти лет назад.

Сегодня я не особо страдаю страхом смерти, то есть страхом собственной смерти. Мне больно от мысли, что я потеряю Мэрилин. Иногда, всего на мгновение, меня охватывает негодование, что именно ей суждено умереть первой. Так намного легче.

Я постоянно нахожусь рядом с ней. Я держу ее за руку, когда мы засыпаем. Я забочусь о ней всеми возможными способами. Я каждый час выхожу из своего кабинета и иду 36 метров до дома, чтобы увидеть ее. Я нечасто позволяю себе думать о собственной смерти, но ради этой книги я дам волю своему воображению. Когда я окажусь лицом к лицу со смертью, рядом со мной не будет Мэрилин. Никто не будет держать меня за руку. Да, мои четверо детей, восемь внуков и множество друзей будут меня навещать, но, увы, они не смогут проникнуть в глубины моего одиночества.

Я пытаюсь примириться с уходом Мэрилин и думаю о том, что исчезнет, а что останется. Я не сомневаюсь, что, когда Мэрилин умрет, она заберет с собой большую часть моего прошлого, и эта мысль приводит меня в отчаяние. Конечно, я побывал во многих местах без Мэрилин – читал лекции, вел семинары, занимался подводным плаванием и дайвингом. Я был с военными миссиями на Востоке и ездил на ретрит в Индию. Но большая часть этих воспоминаний уже поблекла. Недавно мы смотрели фильм «Токийская повесть», и Мэрилин напомнила мне о нашей поездке в Токио. Многие здания и парки, показанные в фильме, мы видели своими глазами. Я не помнил ни одного из них.

– Помнишь, – сказала она мне, – ты три дня консультировал в больнице Куросавы, а потом мы поехали в Киото?

Да, да, теперь все это начало всплывать у меня в памяти – лекции, которые я читал, инсценировка терапевтической группы (роль пациентов играл персонал больницы), изумительные вечеринки. Вот только без Мэрилин я вряд ли бы это вспомнил. Потерять часть своей жизни, когда ты еще жив, – вот это по-настоящему страшно. Без нее острова, пляжи, друзья по всему миру, чудесные путешествия, которые мы совершили вместе, исчезнут, если не считать нескольких выцветших воспоминаний.

Я продолжаю листать «Вглядываясь в солнце» и обнаруживаю раздел, который совершенно забыл. Это отчет о последних встречах с двумя моими наставниками: Джоном Уайтхорном и Джеромом Франком, профессорами психиатрии в университете Джонса Хопкинса. Однажды, когда я уже работал в Стэнфорде, мне позвонила дочь Джона Уайтхорна. Она сказала, что ее отец перенес обширный инсульт, находится при смерти и просит о встрече. Я всегда восхищался Джоном Уайтхорном – он был моим учителем – и поддерживал с ним профессиональный контакт. Но мы никогда, ни разу, не встречались по личным вопросам. Он был чопорным и официальным; несмотря на давнее знакомство, мы называли друг друга не иначе, как доктор Уайтхорн и доктор Ялом. Я никогда не слышал, чтобы другие сотрудники, даже заведующие кафедр, называли его по имени.

Почему я? Зачем ему понадобилось видеть меня, студента, с которым он никогда не был достаточно близок? Впрочем, я был так тронут, что он вспомнил обо мне, что через несколько часов уже летел в Балтимор. В аэропорту я взял такси и направился прямиком в больницу. Когда я вошел в палату, доктор Уайтхорн сразу узнал меня. Я отметил выраженную ажитацию и спутанность сознания. Снова и снова он тихо шептал: «Мне… м-мне страшно, чертовски страшно». Я чувствовал себя беспомощным и жалел, что ничем не могу ему помочь. Мне хотелось обнять его, но никто никогда не обнимал Джона Уайтхорна. Минут через двадцать он потерял сознание. Опечаленный, я покинул больницу. Наверное, я что-то значил для него: возможно, он видел во мне своего собственного сына, погибшего во время Второй мировой войны. Помню его жалобный взгляд, когда он сказал, что его сын погиб в битве при Арденнах, а затем добавил: «Проклятая мясорубка».

Моя последняя встреча с Джеромом Франком произошла при иных обстоятельствах. В последние несколько месяцев жизни Джерри Франк страдал тяжелым слабоумием, и я навестил его в стационаре Балтимора. Он сидел в кресле и смотрел в окно, и я принес стул, чтобы сесть рядом. Джерри был добрым и приветливым, и мне всегда нравилась его компания. Я спросил, как ему теперь живется. «Каждый день – новый день, – ответил он. – Я просыпаюсь и… фьють! – Он провел рукой по лбу. – Вчерашний день исчез, стерт начисто. Я сижу в этом кресле и смотрю, как проходит жизнь. Но это не так уж плохо, Ирв. Это не так уж и плохо».

Это задело меня за живое. Я уже давно боялся слабоумия больше, чем смерти. Но слова «Все не так уж плохо, Ирв» поразили и тронули меня. Мой старый наставник говорил: «Ирв, у тебя есть только одна жизнь. Наслаждайся каждой крупицей этого чуда под названием сознание и не топи себя в сожалениях о том, что у тебя когда-то было!» Его слова благотворно действуют на меня и умеряют мой страх перед слабоумием.

Я нахожу особое утешение и в другом отрывке из книги «Вглядываясь в солнце». В разделе, озаглавленном «Блаженство любви», я рассказываю, как страстная любовь вытесняет все другие проблемы. Стоит только взволнованному ребенку забраться на колени матери, как он тут же успокаивается. Я описал это явление как одинокое «я», растворяющееся в «мы». Боль одиночества утихает, а все неприятности словно испаряются. Полагаю, в этом есть доля истины. Почти всю свою жизнь я прожил в любви к Мэрилин и никогда не чувствовал себя по-настоящему одиноким; без сомнения, значительная часть моей нынешней боли проистекает из боязни остаться одному.

Я представляю свою жизнь после смерти Мэрилин и воображаю одинокие вечера в большом пустом доме. У меня есть друзья, дети и внуки – даже один правнук; меня окружают внимательные добрые соседи, но им всем не хватает магии Мэрилин. Как вынести такое фундаментальное одиночество? Эта задача кажется мне непосильной, и я вновь черпаю утешение в словах Джерри Франка: «Я сижу в этом кресле и смотрю, как проходит жизнь. Это не так уж плохо, Ирв».

Август

Утром я еду на третий сеанс иммуноглобулиновой терапии в Стэнфордском медицинском центре. Ирв сопровождает меня и остается со мной все время, с 11.00 до 17.00. Пока он обедает, приезжает моя дорогая подруга Вайда. С тех пор, как я заболела, она заботится обо мне, часто навещает и приносит вкусную еду, которая подходит для моего желудка. Сегодня она приносит курицу, рис и вареную морковь.

Как ни странно, день, который я провожу в больнице, – один из самых легких дней недели, без изнурительных побочных эффектов. Персонал неизменно вежлив, компетентен и расторопен. Я ложусь на удобную кровать и получаю дозу лекарства, которое медленно капает в мою кровь. Когда капельницу снимают, я чувствую себя отдохнувшей и в хорошем настроении. Скорее всего, это из-за стероидов, которые мне вводят перед началом лечения.