Конец конца Земли - Джонатан Франзен

Чтобы ответить на этот вопрос, важно признать, что резкое потепление на нашей планете предопределено. Даже там, где сильней всего грозит затопление или засуха, даже в странах, где уделяют наибольшее внимание альтернативным источникам энергии, ни один глава государства ни разу не заявил о намерении оставить хоть сколько-нибудь углерода в земле. А без этого «альтернативные» означает всего лишь «добавочные», мы не предотвращаем, а лишь отодвигаем человеческую беду. Планета Земля, какой мы ее сейчас знаем, напоминает больного тяжелой формой рака. Можно подвергнуть ее агрессивной, обезображивающей терапии – перегородить все реки плотинами, убить каждый ландшафт сельскохозяйственными культурами, идущими на биотопливо, солнечными и ветровыми электростанциями – и купить таким образом какое-то количество добавочных лет сравнительно умеренного потепления. А можно применить щадящую терапию, обеспечивающую более высокое качество жизни, и, не отказываясь от борьбы с болезнью, оберегать те зоны, где еще есть условия для диких животных и растений, ценой некоторого ускорения катастрофы для людей. Одно из преимуществ второго подхода в том, что если вдруг появится чудодейственное лечебное средство вроде управляемой термоядерной энергии – или если глобальные темпы потребления и население Земли начнут уменьшаться, – то, возможно, еще сохранятся и будут спасены кое-какие неповрежденные экосистемы.

Второй путь – беречь природу, допуская, что людям, возможно, придется за это заплатить, – рождал бы больше сомнений морального порядка, имей природа сегодня, как некогда в прошлом, преимущество. Но мы живем в антропоцене – в мире, который все больше становится миром нашего изготовления. Под конец главы об этике Джеймисон ставит вопрос: хорошо или плохо, что девственный Манхэттен 1630 года, густо поросший лесом, богатый рыбой и птицами, превратился в нынешний – в Манхэттен Хай-Лайна и Метрополитен-музея? Разные люди ответят по-разному. Но суть дела в том, что перемена произошла и необратима, как необратимо глобальное потепление. Мы унаследовали мир, где есть хорошее и плохое, и потомкам передадим в наследство преобразованный мир, где хорошее и плохое сложатся в иную картину. Мы всегда были не только универсальными грабителями и разрушителями, но и блестящими приспособленцами; климатические изменения – все та же история, но написанная крупными буквами. Угроз самому существованию нашего вида, сотворенных им самим, всего две: ядерная война и генетически модифицированные микроорганизмы.

Подлинно новая история – в том, что из-за нас в окружающем мире происходит массовое вымирание. Не всех заботит судьба диких животных, но у тех, для кого они незаменимое, не измеримое деньгами достояние, есть ясный этический аргумент в их защиту – тот же самый, что приводит Рейчел Карсон в «Безмолвной весне» – в книге, положившей начало современному энвиронментализму. Карсон не обходит молчанием опасности загрязнения среды для людей, но моральная сердцевина книги неявно содержится в ее названии: мы и правда согласны на то, чтобы в мире не стало птиц? Нынешнее углеродное загрязнение намного опасней, чем ДДТ, и климатические изменения, возможно, действительно, как утверждает Национальное Одюбоновское общество, представляют главную долгосрочную угрозу птицам. Но я знаю, что мы не сможем предотвратить глобальное потепление заменой лампочек. И я все-таки хочу что-то делать.

В фильме «Энни Холл», когда юный Элви Сингер перестает делать домашние задания, мать ведет его к психиатру. Элви, как выясняется, прочел, что Вселенная расширяется и, несомненно, когда-нибудь совсем развалится, поэтому какой смысл делать уроки? Сходным образом на фоне грандиозных глобальных проблем и грандиозных глобальных лечебных мероприятий природоохранные действия меньшего масштаба могут показаться бессмысленными. Но мать Элви его довод решительно отвергла. «Ты же здесь, в Бруклине! – заявила она. – Бруклин никуда не расширяется!» Все зависит от того, что мы разумеем под смыслом.

У климатических изменений много общих качеств с экономической системой, которая их ускоряет. Подобно капитализму, они транснациональны, непредсказуемо взрывчаты, склонны к экспоненциальному росту, вездесущи. Им нипочем сопротивление отдельной личности, они порождают крупно выигравших и крупно проигравших и предрасположены к распространению глобальной монокультуры – к уничтожению различий на видовом уровне, к монокультуре повестки дня на институциональном уровне. Они, кроме того, хорошо спелись с индустрией высоких технологий, подталкивая к мысли, что только им, высоким технологиям, через посредство таких эффективных нововведений, как Uber, или благодаря какому-нибудь мастерскому геоинженерному удару под силу решить проблему парниковых газов. Как нарратив климатические изменения почти так же просты, как гипотеза эффективного рынка. Историю можно рассказать, уложившись в сто сорок знаков: мы извлекаем из земли углерод и отправляем в атмосферу углекислый газ, и если мы не прекратим этим заниматься, нам будет херово.

Природоохранная деятельность, напротив, сродни роману. Никакие два места не схожи, и никакой нарратив не прост. Когда в прошедшем ноябре я отправился в Перу посмотреть на деятельность перуанско-американской Природоохранной ассоциации Амазонки, моя первая остановка была в маленьком туземном местечке в горах восточнее Куско. С помощью ассоциации жители восстанавливают леса на склонах Анд, борются с лесными пожарами и выращивают на продажу тарви – местное бобовое растение, дающее хороший урожай даже на деградированных землях и достаточно популярное в Куско, чтобы приносить доход. В старом пыльном строении с земляным полом местные жительницы подали мне ланч – тушеные бобы тарви и плотный сладкий хлеб из таких же бобов. После ланча я осмотрел питомник в соседнем дворе, где выращивают саженцы, которые затем вручную будут высаживать на крутых склонах, чтобы бороться с эрозией и улучшать качество здешней воды. Затем я побывал в селении неподалеку, чьи обитатели обязались не вырубать окружающий лес и работают на экспериментальной органической ферме. Ферма маленькая, но для селения это ручьи с чистой водой и средство к существованию, а для Природоохранной ассоциации Амазонки – пример другим сельским общинам. У региональных и муниципальных властей есть деньги от нефтяных и горнодобывающих концессий, и они могли бы использовать их для возрождения горных районов по этому примеру. «Мы не ревнивы, – сказала мне Даниела Польяни, перуанский директор ассоциации. – Если власти захотят взять наши идеи и получить лавры, мы не имеем ничего против.»

В эпоху глобализма всех сортов хороший природоохранный проект должен отвечать новым критериям. Проект должен быть крупным, потому что у биологического разнообразия нет шансов в среде, расчлененной плантациями пальмового масла или нефтяными вышками. Кроме того, проект должен учитывать интересы людей, живущих на его территории и рядом, подстраиваться под этих людей, вовлекать их в себя. (Выбросы углекислого газа сделали бессмысленным былой идеал девственной природы, не тронутой человеком; новый идеал – «естественность», измеряемая не отгороженностью от воздействий, а разнообразием организмов, способных пройти полный жизненный цикл.) И проекту необходима устойчивость к изменениям климата – либо за счет масштабности, либо благодаря достаточному диапазону высот, либо из-за многообразия микроклиматов.