Конец конца Земли - Джонатан Франзен

Так в чем же был смысл поездки в Антарктику? Для меня, как выяснилось, в том, что я окунулся в мир пингвинов, испытал восторг перед пейзажами, подружился кое с кем, добавил тридцать одну птицу к своему общему списку и почтил память дяди. Оправдывает ли это денежную трату и расход углерода? Предоставляю вам судить. Как бы то ни было, слайд-шоу по-своему оказало мне услугу – тем, что привлекло мое внимание ко всем несфотографированным минутам на борту, когда я был жив: ведь насколько лучше терпеть скуку и стужу, вглядываясь в морскую даль, чем быть мертвым! Сходную услугу оказала мне и прогулка по городу следующим утром, когда «Орион» причалил в Ушуая и мы с Томом отправились бродить по улицам сами по себе. Я обнаружил, что после трех недель на «Орионе», когда меня каждый день окружали одни и те же лица, я стал остро восприимчив к любому лицу, которого там не было, особенно к лицу молодому. Я готов был обнять каждого юного аргентинца, какого встречал.

Верно, что самое эффективное единичное решение, какое большинство людей могут принять не только для борьбы с климатическими изменениями, но и ради сохранения биоразнообразия в мире, – это не иметь детей. Верно, видимо, и то, что с человеческой логикой, отдающей приоритет человеку, ничего нельзя поделать: если люди хотят белка и им доступен криль, то криль будет взят. Верно, может быть, даже и то, что пингвины благодаря своему сходству с детьми – самый многообещающий мостик к лучшему образу мыслей по поводу видов, которым человеческая логика грозит бедой. Они тоже наши дети. Они тоже заслуживают нашей заботы.

И все же представить себе мир без юных лиц – это представить себе вечное пребывание на линдбладовском судне. Именно такой жизнью жила моя крестная после гибели своего единственного ребенка. Помню полубезумную улыбку, с какой она однажды по секрету сообщила мне, сколько стоит ее веджвудский фарфор. Но Фран сошла с катушек еще при жизни Гейл; она была одержима своей биологической репликацией. Жизнь – хрупкая вещь, ее можно раздавить, если слишком крепко за нее держаться, – а можно любить ее так, как мой крестный отец. Уолт потерял дочь, боевых товарищей, жену и мою маму, но он не переставал импровизировать. Вспоминаю его за пианино в Южной Флориде: на лице широкая сияющая улыбка, пальцы наяривают старые шлягеры, а вдовы из его жилого комплекса танцуют. Даже в мире, полном умирания, на смену старой любви приходит новая.

Нам говорят, что люди как биологический вид запрограммированы на близорукость, на то, чтобы не принимать в расчет сравнительно отдаленное будущее, которое еще не факт, что наступит; так, безусловно, думают авторы надписей краской на проезжей части, предупреждающих водителя. Они, похоже, считают, что ты едешь, устремив взгляд в точку непосредственно перед капотом твоей машины. Предполагается, что вначале ты видишь ped и думаешь: о, тут у них pedestrian, пешеходный… а потом, надо же, возникает XING – на первый взгляд, что-то китайское, но на самом деле crossing, переход… а потом – потом какая-то несуразица, потому что если у тебя такой недалекий взгляд, то как ты увидишь пешехода, начинающего переходить улицу? Очень странно. Когда тебя учат водить, тебе говорят, что надо метить выше, смотреть вдаль. Но если ты увидишь вдали надпись на проезжей части и прочтешь ее нормальным способом, сверху вниз, так, что получится, например, bus to yield (автобус должен уступить), то ты допустишь ошибку. Яростно вклинивающийся в поток автобус рассчитывает, что уступишь ты. Но по надписи на проезжей части это поймет только плохой водитель. И вообще, чтобы выжить в современном мире, где не только дорожное движение, но и господствующие политические и экономические системы устроены так, что вознаграждается близорукость, ты учишься думать – или не думать, – как плохой водитель. Ты читаешь снизу вверх: yield to bus (уступи автобусу). Ты берешь бумажный стаканчик, пьешь из него и выкидываешь стаканчик. Каждую минуту в Америке выбрасывается тридцать тысяч бумажных стаканчиков. Далеко, на другом континенте, в Бразилии, атлантический дождевой лес был вырублен ради огромных плантаций эвкалипта, снабжающих человечество древесной массой, – но это находится вне твоего поля зрения, намного дальше капота твоей машины. Есть места гораздо ближе, где тебя ждут. Твоя жизнь и так достаточно сложна, ты не будешь ее усложнять, таская с собой весь день многоразовый стаканчик. И даже если бы ты его таскал – ты прекрасно знаешь, что живешь в мире, рассчитанном на плохих водителей, и какую, к черту, разницу составляют твои 0,00015 выброшенных старбаксовских стаканчика в минуту? Какая разница, если выхлопы твоего автомобиля на крошечную величину ускоряют наступление малосовместимого с жизнью и не столь уже отдаленного будущего? Люди есть люди, уж как они запрограммированы, так запрограммированы. Как-нибудь одолеем этот xing, когда дойдет дело.