Кукла моего отца - Елена Рахманина

Теа взбеленилась из-за этого маленького представления. Стоило всем разойтись, она выдернула свою ладонь из моей руки, метая глазами молнии. Того и гляди, вспыхну и от меня останутся только угольки.

– Ещё раз спрашиваю, какого чёрта ты тут забыл? – повторяет она свой вопрос, на который у меня не нашлось достоверной лжи.

– Разве это не обитель знаний? Что, по-твоему, здесь делают?

– Странно, я была уверена, что хоккеисты даже читать не умеют, – пытается язвить маленькая мачеха.

– Если только это не мелкий шрифт на презервативах.

Её губы на мгновение дрогнули, словно маска холодной стервы дала трещину, но выдержка оказалась сильнее и Теа последовала от меня в противоположном направлении.

Эти грёбаные костыли не позволяли мне передвигаться достаточно быстро, и ей это было прекрасно известно. На потеху публике, которая оборачивалась и перешёптывалась завидев звезду хоккея, Теа и не думала замедлить шаг.

– С твоей стороны крайне жестоко бросать одного травмированного хоккеиста, вдруг я не смогу распознать буквы в слове «Выход» и никогда отсюда не выберусь?

– Уверена, на твоём пути встретится хотя бы одна сердобольная дурочка, которая обучит алфавиту, пока ты будешь вырисовывать буквы у неё между ног.

После нескольких часов с физиотерапевтом я и так был измотан, а тут ещё приходится гнаться за собственной мачехой.

– Теа, – зову девушку, она резко оборачивается и застывает, должно быть верно истолковав мою бледность. – Если не будешь так спешить, я потом продемонстрирую свои знания в этой области.

– Ты белый как полотно, – констатирует она очевидный факт. От усталости меня начинает мутить. Не думал, что слова лечащего врача о том, что мне нужно больше отдыхать после процедур, окажутся не просто рекомендацией. – Что продемонстрируешь?

– Знания, которые мне дарует сердобольная дурочка.

Девушка смотрит на меня со злым прищуром. Не сомневаюсь, не выгляди я так паршиво, она бы уже ловила такси.

– Поверю на слово. Ты ответишь, зачем сюда явился?

– Мимо проезжал. Подумал, почему бы не забрать мачеху с учёбы. Мы же семья. Забыла?

Вроде в словах нет ни лукавства, ни вранья, однако нам обоим известно, что никакая мы не семья. Да и в целом Сандерсов можно назвать семьёй с большой натяжкой.

Её губы искривляются, точно одно упоминание о том, кем мы друг другу приходимся, выводит девушку из равновесия. Но всё же она проявила милосердие, и к выходу мы подошли в приемлемом для меня темпе.

Выйдя наружу, Теа оборачивается ко мне и, щурясь от яркого солнца, интересуется, где я оставил автомобиль. Стоило посмотреть на неё при солнечном свете, и все прочие мысли тут же вылетают из головы. Я замечаю то, чего не видел, когда мы находились в помещении, – тени на щеке. Она замирает, когда я обхватываю её подбородок, изучая отметину, оставленную папашей.

– Он тебя ударил? – цежу вопрос сквозь зубы, чувствуя, как кровь начинает быстрее течь по жилам.

Я никогда не был пай-мальчиком. Именно хоккей позволял мне держать свои эмоции в узде. Спорт, в котором я мог выплеснуть накопившуюся агрессию и ярость, бушующую внутри меня самого рождения. Сейчас же мне казалось, что я превращаюсь в Халка, ибо слова жены отца подстегнули во мне опасную цепную реакцию. Если она ответит положительно, я разнесу к чертям весь особняк.

Теа убирает мою руку и начинает заливисто смеяться, демонстрируя белоснежные зубы, словно я сказал что-то крайне смешное. Мне совершенно не ясно, что её так развеселило. Отсмеявшись, она склоняет голову набок и с лукавой улыбкой поясняет:

– Видишь ли, мне нравится грубый секс, а твой отец знает в нём толк. – Ещё до того, как смысл слов доходит до моего сознания, она касается моей небритой щеки в странном, ласковом жесте и сразу отдёргивает её, точно обжегшись.

Нутро сводит от боли, будто мне дали под дых. Там, где имелись проблески света, всё меркнет, поглощается ядом, с которым Теа знакомит меня с каждым днём ближе и ближе и от которого я не имел противоядия, – ревность, тёмная, разъедающая всё, что попадалось на её пути.

Если секунду назад я представлял, как убиваю собственного отца, то сейчас у меня возникло новое желание – придушить её. Одним словом, одним жестом эта девчонка способна вывести меня из себя так, как не умела никакая из моих пассий до неё. А ведь у нас с ней практически ничего не было. Но и тот единственный тесный контакт, состоявшийся в день её свадьбы, до сих пор не стёрся из моей памяти.

– Зато, в чём ты знаешь толк, дорогая мачеха, так это в извращениях. Не ходила к врачу? Полагаю, геронтофилия* лечится.

Девчонка надула губы, удерживая во рту воздух и бранные слова, рвущиеся наружу. Вид у неё был такой будто она вот-вот лопнет. Но, выдохнув, промолчала, продолжая сверлить меня злым взглядом.

Мы добрались до дома в полной тишине. Как только подъехали ко входу, она выбралась из машины, громко хлопнув дверью, демонстрируя своё недовольство моим обществом.

Я нежно погладил кожу руля своего автомобиля, словно извиняясь перед машиной за отвратительное поведение маленькой мачехи, чувствуя, как у самого пар из ушей идёт.

Всеми фибрами души мне не хотелось находиться в одном доме с этой парочкой. Ни умом, ни сердцем я не мог принять этот союз. Я понимал, что самым правильным способом выбраться из капкана, в который я сам себя загнал, был бы отъезд из отцовского дома. И как минимум до того момента, пока они не оформят развод.

Однако даже моей силы воли не хватало на такой поступок. Теа приковала меня точно невидимыми путами, и хотел бы я их разрезать, да слишком новыми, необычными были те ощущения, которые я испытывал к девушке. Догадывался, что отчасти мной руководит желание посоревноваться с отцом, которого и отцом-то никогда не считал. Общего у нас с ним кроме генома ДНК, совпадающего на девяносто девять и девять процентов, больше ничего и не было.

Нужно вырезать её из мыслей, вырвать её из каждой своей клетки, в которые она так нагло и легко проникла, обустроившись там, будто имела на это полное право. Но одно я понимал с очевидной точностью: пока я её не трахну, это наваждение никуда не испарится. Со мной всегда так было. Интерес угасал почти сразу после секса. Словно я, удовлетворив свой охотничий инстинкт, искал новую жертву, новую цель для завоевания. С ней будет так же. Осталось только заключить договор с собственной совестью и честью.

Хотелось рвануть обратно в город, но боль в бедре меня не отпускала, и каждый шаг в направлении собственной спальни добавлял мучений. Толком даже не помнил, как добрался до постели.

Утреннее пробуждение скорее было похоже на выход из ядрёного похмелья. Голова гудела, а солнечный свет, проникавший через незадёрнутые шторы, резал глаза. Я со стоном перевернулся на спину и понял, что сил перебороть боль и подняться в теле просто нет.