Чес - Михаил Идов

– Да ну, ерунда какая, – сказал Эдди. – Пойдемте в “Чаркоул”. Сейчас только лицо ополосну.

Слова Брета действительно заставили его покраснеть; он спешно вышел из гримерки и зашагал по длинному коридору, опоясывающему сцену сзади, в поисках туалета. Зеленая краска на стенах вибрировала от прущих справа инфразвуковых басов. Над головой покачивались тусклые лампочки на голых витых шнурах.

За углом коридор упирался в дверь с пришпиленной цветной фотографией, запечатлевшей мужской орган и явно выдранной из старого порножурнала: современная эстетика жанра не одобряла столь бурной растительности. Фотография тоже дрожала от баса, сообщая органу немного несчастный вид. Впечатление усугубляла безжалостно расположенная кнопка.

Эдди взялся за влажную ручку, открыл дверь и обнаружил за ней довольно стандартное панно. Бекка, с вывернутой в подобие корсета виниловой мини-юбкой, опиралась локтями на раковину в позе стрелка в тире, переминаясь с каблука на каблук. За ней, пружиня на полусогнутых коленях для компенсации разницы в росте, неистовствовал долговязый Тони. Параллельные взгляды любовников встречались в треснутом зеркале. По ободу раковины скакал вогнутый обмылок, с каждым толчком приближаясь к падению.

– Извините, – сказал Эдди, быстро закрыл дверь и зашагал обратно. Басы резко остановились. Повисшая без них относительная тишина казалась абсолютной. Даже рев и аплодисменты из-за стены ложились на уши приятным шелестом.

– Алло, Слава? – услышал Эдди из-за угла и замедлил шаг. Понятно: Алан вышел в коридор, чтобы избежать издевок Брета, и опять звонит Дикушину.

– Слава, это я. Мне нужна помощь. – Эдди остановился окончательно. Судя по близости звука, Алан стоял прямо за углом, сантиметрах в сорока. Так близко, что слышен был голос Дикушина в его трубке: не слова, но сам факт голоса.

– Бубубубу, – произнес телефон.

– Мне нужно срочно поработать над завистью и ревностью. У тебя есть для этого какие-нибудь алгоритмы?

– Бубу бубубубу бубу, бубубу бу бубубубу.

– Нет, это другое. Внутри группы.

– Бубу?

– Да. Как ты догадался? Он же обычно такой тихий.

– Бу бубу бу.

В этот момент на другом конце коридора с грохотом распахнулась дверь, ведущая со сцены, и раздался топот армии “Гритц Карлтон”.

– Извини, я перезвоню, – сказал невидимый Алан и замолк.

Эдди переждал секунду-другую и осторожно выглянул из-за угла. Взмокшие “Гритц” гурьбой, как футбольная команда, набивались в гримерку; последним шел Эй-Кей без очков. С его свалявшихся дредов капала вода. Завидев идущего навстречу Алана, рэпер издал громогласный рык и заключил коллегу в объятия.

– Это был вышак, – приговаривал он, тряся Алана. – Ваш второй трек! Блядь, вышак. Топ. Молитесь, чтобы у нас записи не осталось, а то я этот хук стопудово спизжу. Шучу, шучу. А хотите, куплю его у вас? Чтобы по чесноку? А? Где мои евреи? – Эй-Кей пнул дверь в гримерку и завалился внутрь в поисках, резонно было предположить, менеджера или юриста группы. – Йо, где мои евреи?!

Эдди внезапно посетила мысль, что стоило бы как-то предупредить Тони с Беккой. Кто знает, насколько либеральные взгляды на любовь и личный выбор развил в себе господин Кочауски за годы карьеры в кантри-рэпе. Эдди сделал неуверенный шаг назад по коридору, в сторону пришпиленного органа, и остановился. Тони взрослый человек. И схлопотать один разок в морду ему может даже пойти на пользу. Шаг вперед. Какое “в морду”, эти ребята его пристрелят и не заметят. Ты их видел?! Шаг назад. Почему сразу “пристрелят”, это расизм. Шаг вперед. При чем тут расизм, Эй-Кей поляк, Тони темнее его в десять раз. Шаг назад. Да ладно, не будет он ни в кого стрелять. Шаг вперед. Алё, этого человека зовут Эй-Кей. Эдди развернулся и, сбиваясь на бег, поспешил к туалету.

Он был почти у цели, когда дверь открылась ему навстречу. Тони на ходу возился с ремнем; особого беспорядка во внешнем виде Бекки Эдди не заметил.

– Ты все это время на стреме стоял? – удивился Тони.

– Он тебя ревнует, – сказала Бекка. – Ха-ха.

– Или тебя. Кстати, как он тебе? Вас вдвоем не оставить? Не верь тому, что говорят о китайцах.

– Тони, заткнись, – сказал Эдди. – Я нам всем сегодня жизнь спас. Тебе дважды. А если сейчас позвонит Пинар, то трижды.

Они молча прошли в гримерку, где в полном составе зажигал клан “Гритц”, пополнившийся пятью или шестью группис из аудитории. Эй-Кей отхлебывал водку из горла; между колен у него устраивалась поудобнее брюнетка с проколотыми ушами, носом, переносицей и пупом. Судя по тому, чем занимались на другом конце дивана Крисса и карлик, о собственнических чувствах лидера Эдди волновался зря.

В углу, сторожа груду аппаратуры, ждали одетые и собранные Алан и Брет. Глядя на них посреди чикагской вакханалии, Эдди с доходящей до боли ясностью понял, что более родных и милых ему людей у него в этой жизни нет и не будет.

– Ну наконец-то, – Алан картинно посмотрел на часы и зашипел: локоть саднил от удара бутылкой.

– А я тут пока анекдот придумал, – сказал Брет, наклоняясь к уху Эдди. – “Учитель, мне нужна новая мантра смирения. Потому что старая РЕАЛЬНО ЗАЕБАЛА!”

– Смешно, – ответил Эдди. – Очень.

Гонорар в перетянутом резинкой конверте составил умопомрачительные восемьсот долларов. Эдди подозревал, что две брошенные бутылки пива обошлись совести арт-директора “Дабл дор” в как минимум триста из них, но он не стал говорить это вслух.

Еще пару лет назад такая сумма предвещала бы грандиозную попойку, но не сейчас. Тони забрал свою долю на месте и, обмахиваясь десятью двадцатками как веером, увальсировал к выходу, где его ждала Бекка. Остаток же группы с наслаждением переехал из мотеля на Саут-сайд в “Хоумвуд суитс” на Великолепной Миле, взяв два двойных номера в редкой конфигурации Алан – Тони / Брет – Эдди. (Алан разумно рассчитал, что Тони откланялся до утра и он сможет впервые за без малого две недели провести несколько часов в одиночестве.) В “Хоумвуде” Брет тут же монополизировал ванную, просидел в ней минут сорок, оставив на стоке веночек курчавых волос, вплыл в номер на облаке пара и завалился в кровать смотреть с айпада “Во все тяжкие”. Эдди был бы не прочь последовать его примеру, но Алан так рвался к своим чертовым ретрококтейлям, что отказать ему было невозможно.

“Чаркоул” оказался крохотным подвалом японского ресторана с крашенными в черное стенами и общим духом злодейского логова. Все барные стулья занимали хорошо одетые зады, и Эдди с Аланом усадили на кожаный диван в еще более крохотном предбаннике. Музыки не было, разговоров тоже; тишину нарушал, а скорее подчеркивал, только влажный хрип льда в шейкере.

Алан заказал “Замерзший пруд”; по глади миниатюрного катка в бокале мартини скользил одинокий лепесток белой розы. Эдди потянулся, как обычно, за вином, но капитулировал перед негодованием Алана (“Эдди, ну блин, ты в одном из пяти лучших коктейльных баров страны, не оскорбляй хозяина”) и попросил “Сазерак”, один из немногих коктейлей, держа который в руках он не чувствовал себя статистом из “Секса в большом городе”.