Дом на Дворцовой - Владимир Антонов

Но всего этого не произошло. С Надеждой Степан произвёл потомство и был счастлив. Дом Степана возвышался над домами родных и двоюродных братьев, но он своим достатком не кичился. Если его просили о помощи, то делился с соседями охотно и без сожаления. В деревне его уважали. Ворвавшиеся смертельным вихрем в жизнь деревни красные бойцы, старого солдата не тронули. Ему, одному из немногих, удалось избежать раскулачивания и спасти семью в самое страшное время для российского крестьянства – время коллективизации. Он же первым на деревне понял, что колхоз приведёт деревню к погибели и, просчитав всё до мелочей, получил разрешение от властей на открытие в деревне продуктового магазина – Сельмага. Проработав несколько лет, он передал директорскую печать своему старшему сыну Михаилу, согласовав по инстанциям всё, что необходимо было согласовать. Отличная характеристика на Михаила Степановича Сафронова 1895 года рождения стоила Стёпе поросёнка, а справка о законченных курсах сельских товароведов – ещё одного поросёнка и здоровенного индюка с ярко красным гребнем и жёлто-зелёно-красной «бородкой». Сам Степан от дел отошёл по причине преклонного возраста. Он справедливо, но опрометчиво полагал, что тот справится. Михаил бы и справился, наверное, если бы не Зинка из Чудовского райпотребсоюза.

Они познакомились в один из приездов Михаила в Чудово по делам. Надо было заказать продукты в ассортименте на целый квартал вперёд, кое что из галантереи и хозяйственной мелочёвки. В кабинете товароведа, к которому был «прикреплён» деревенский сельмаг, товароведа не оказалось. Он недавно уволился или был за что-то уволен. Может быть в ОГПУ забрали. Тогда каждого третьего забирали. За его столом сидела, – Нет! – Восседала… У Миши захватило дух. На какое – то время он лишился возможности произносить вразумительное. Когда дар речи к нему вернулся, он понял, что с ним прямо сейчас две минуты назад что-то произошло. Что это? – он понять поначалу не мог, потому что вот так влюбился впервые в своей жизни! Это его сначала изрядно озадачило. Поскольку женившись в двадцать с небольшим и дожив до сорокалетнего возраста, Миша так до сих пор и не узнал, что такое любить. Ему казалось, что он любит свою жену. На самом деле, его чувства к Евдокии назывались иначе. Это была привязанность, привычка, чувство благодарности за рождённых детей. Что угодно, но только не любовь. Оказалось, что любовь – это Зинаида! Так звали рыжеволосую с большим бюстом и крутыми бёдрами дочь председателя Чудовского райпотребсоюза имени большевика Б. Втыкалова. Увидев растерянность Михаила и вспыхнувший в его глазах огонёк страсти, Зинаида подумала: «А почему нет? Мужчина с виду крепкий, видный. Вон как глазища на меня таращит. Женат – неженат – мне какое дело. Эх, была – не была!».

«Эх, была – не была!», – подумал Миша и сообщил предмету своего обожания, вызвавшему у него только что кратковременное помутнение рассудка, и имени которого он ещё пока не выяснил, что готов ради него (предмета) абсолютно на всё. Вплоть до развода с собственной женой уже завтра. И началось. Поездки в Новгород, в Ленинград. Рестораны, прогулки, подарки. Зина оказалась страстной и настолько опытной в постели, что деревенскому мужику Михаилу всё это поначалу показалось сказкой. Ведь его Евдокия воспринимала близость с мужем исключительно как наказание, ниспосланное ей за какие-то грехи. Нет! – Когда они были молоды, она понимала что то, чего от неё каждую ночь требовал Миша, того же требовал и господь. Не зря же он указывал в писании, что надо плодиться и размножаться. Так это ж в молодости, а сейчас к ней с этим делом подбираться было всё труднее и труднее. А тут Зинка!!! Поездки «по делам» в район и область участились. Семья во главе с Евдокией взбудоражилась:

– А не скажешь ли, Мишенька, где это ты вчера опять задержался, что до дому забыл доехать? – ехидно и совсем не по доброму воспрошала мать троих Мишиных детей.

– Чего спрашиваешь, Дуся? Ты же знаешь, что по делам, – отвечал гуляка. При этом его лицо принимало мечтательное выражение, а модная и дорогая ткань «Бостон», из которой были сшиты его выходные брюки, начинала слегка топорщиться в определённом месте. Наверное, портной, засранец, чего-то в крое напутал.

– А не то ли это дело, с которым тебя на прошлой неделе жена агронома в Чудове застукала под ручку?.. Чего глаза-то воротишь свои подлюче-гулячие? Перед детьми бы хоть постыдился на старости лет к молодухам под юбку лазить! – продолжала выспрашивать жена. Брючная ткань «Бостон» при упоминании о Зинкиной юбке опять вздрогнула.

– Да что ж ты всё время городишь непотребное. Сказал по делам – значит по делам. И не под ручку вовсе, а за скрепками канцелярскими на склад ходили вместе с товароведом товарищем Зинаидой Васильевной!

Через два года образовалась недостача, которую пришлось покрывать Степану из личных сбережений. Ещё через год – опять! Михаил ничего не мог поделать с самим собой. Недостачу пришлось «гасить» опять тому же Степану! В третий раз покрывать было не чем. Зинка, зараза, разошлась не на шутку. Она «раскрутила» отца семейства Мишу на сумму, погасить которую не смогли бы и четыре Степана. На Мишу было жалко смотреть. Он потерял способность не только соображать, но и действовать тоже. А действовать было надо. Иначе тюрьма!

К описываемому времени семья Миши состояла из его жены Евдокии, старшего сына Васи, дочери Анны и ещё одного сына – Николая. Итого пятеро. Ещё сам Степан – итого шестеро! «Значит так, – просчитывал Степан, – кто у нас в Новгороде? Нет! – Новгород не подходит. Слишком близко! Тогда, кто у нас в Питере? (слово Ленинград всегда вызывало у старого солдата, приносившего присягу на верность двум императорам, смешанное чувства отвращения и гадливости. Другое дело – Питер!). А в Питере у нас есть двоюродный брат Дуси. Он работает то ли в исполкоме, то ли в каком-то совете. Пусть Мишка едет к нему и договаривается о двух комнатах. В одной все не поместимся. Я здесь пока насчёт паспортов подсуечусь. Авось, не дорого встанет. В любом случае, дом придётся продавать и быстро. Остальное решим позже».

Всё, что Степан Михайлович задумал в этот раз, опять получилось. Две комнаты на Голодае ждали, когда в них заселятся. Дом во Вдицко «купил» старший сын председателя колхоза в благодарность за паспорта. Из истории этого времени известно, что крестьяне в СССР иметь паспорт права не имели. Они, по существу, были крепостными. Так что «раздобыть» паспорт было делом непростым и подсудным. Дело оставалось за малым. Надо было избавляться от Сельмага, чтобы скрыть недостачу и её следы. Но как раз это было нетрудно. Семья уехала в Ленинград, оставив Михаила в деревне для завершения операции. Через неделю погорелец Миша присоединился к семье в их новом жилище. Он сообщил печальную новость, что кормивший их десять последних лет сельмаг внезапно сгорел. Многовековая история крестьянской семьи Сафроновых на этом и закончилась. Прощай деревня! Страница истории перевернулась, и началась новая жизнь. Городская!

В следующем году Анне исполнилось восемнадцать и школу она закончила уже в Ленинграде. Конечно, уровень преподавания в Ленинграде сильно отличался от Чудовского, где Аня училась последние два года перед отъездом. Но она смогла это отличие как-то ликвидировать за счёт усидчивости и амбициозности, свойственной и ей, и её братьям. Теперь она была не деревенской скромной девушкой, предназначение которой состояло в удачном замужестве за колхозным комбайнёром и производстве детей. Теперь она была жительницей великого города. Поэтому в дипломе у неё красовались пятёрки. Только физика с геометрией «подкачали». Там были четвёрки. Но даже с такими отметками поступить в Горный институт на дневное отделение было непросто. Профессия геолога магнитом притягивала комсомольскую молодёжь, которая желала посвятить себя поискам богатств для своей родины. Попутно она хотела насытить собственную жизнь романтикой тайги, болот и горных массивов. Конкурс превышал двадцать человек на место! Аня не рвалась на дневное. И в тайгу она не собиралась. Она поступила на заочный, чтобы просто получить диплом. И чтобы учиться поближе к дому. Теперь надо было найти работу, чтобы было близко и к дому, и к институту. В её случае Балтийский завод был бы идеальным вариантом. Там её приняли в отделе кадров и предложили работу в заводской библиотеке вместо ушедшей в декрет библиотекарши. Она с энтузиазмом согласилась. В библиотеке она сразу оказалась на виду. Молодая, красивая, миниатюрная. Посыпались приглашения в театр, на выставку, в парк покататься на лодке, в ресторан. Какая уж тут учёба, если в ресторане ждут вина и закуски, прекрасный оркестр и возможность потанцевать с очередным кавалером. Потеря времени! Так что из института её отчислили уже через год. Работая в библиотеке, она не нашла своего счастья в многочисленной толпе поклонников. Слишком сложный у неё был характер. Капризный и заносчивый. Если не сказать вредный. И нетерпимый ко всему, что ей по какой-то причине не нравилось. Зато там её нашла и не отпустила до конца жизни любовь к поэзии. Она могла до глубокой старости наизусть читать Бодлера и Надсена, Блока и Тютчева. Любила Рембо, боготворила Есенина и терпеть не могла Маяковского. Читала вдохновенно! Аня и представить себе не могла, что поэзия заменит ей в жизни любовь, семью, детей и мужа. Характер у неё был действительно отвратительный, у неё просто не было шанса составить партию какому-нибудь инженеру или замначальника чего-нибудь. У неё не было шанса даже с охранником из ВОХРА! Когда пришла война, она вместе с остальными, не занятыми на основном производстве, ездила по утрам на Комендантский аэродром копать траншеи. Физическая работа на свежем воздухе, тяжеленная лопата и хорошее питание вернули урождённой крестьянке Анне Михайловне крестьянскую силу и выносливость. Это спасло её и брата Колю в самую страшную пору блокады. Пережить первую блокадную зиму изо всей семьи смогли только они, после чего надолго расстались. Младший брат оказался в Новосибирске, а Аня вместе с Конструкторским Бюро завода отправилась в эвакуацию в Казань, где и прожила почти всю войну.