Дом на Дворцовой - Владимир Антонов

Иван закончил и предложил выпить за товарища Сталина. Свояки его поддержали с энтузиазмом… и полбутылки не стало! Затем и второй полбутылки не стало. Тост за офицерских жён предложил Семён.

Почти сразу после свадьбы молодожёны уехали на крайний север. В посёлок моряков-пограничников Кувшинка. Там начал во второй раз служить родине лейтенант Сафронов. Комната в доме, в которой они поселились, ничем не отличалась от тех, в которых жили другие младшие офицеры. В этих домах горел свет, шла вода. Одна из двух конфорок на малюсенькой кухне принадлежала им. Из неё шёл газ. Только вот туалета в квартире, впрочем, как и во всём доме, не было. Туалет для жильцов дома был организован следующим образом: выходите из дома и двадцать шагов налево. Потом, в зависимости от ширины шага, от ста двадцати до ста пятидесяти шагов по тропинке прямо до мостков. По мосткам ещё тридцать шагов в открытое Баренцево море. Там на самом краю стоял туалет – «скворечник», способный обслужить сразу двоих. Это было незабываемо!.. «Скворечник», Баренцево море, Северное сияние! Особенно хорошо было добираться до этого туалета зимой, в метель и в минус тридцать. Незабываемо вдвойне!.. Но они жили в этих домах. Любили, рожали детей, а потом учили их пользоваться «скворечником». Кстати, о детях. В одну из таких морозных ночей Марина почувствовала что-то неладное. Природа сосредоточилась на ней и вскоре выяснилось, что она носит в себе новую жизнь.

Почти одновременно к этой радостной вести добавилась новость наоборот совсем грустная. Заболела мама Марины. Сестра Лариска, никогда не приносившая в семью ничего хорошего из-за бесконечной несносности своего характера, сообщила, что болезнь серьёзная. Ей одной не справиться с уходом за мамой. Галя же в Магадане помогает мужу перевоспитывать врагов революции. Это процесс непрерывный. Его разрешено временно прерывать только в период официального отпуска. А отпуск в сентябре. Тамара в Германии. У неё другая задача. Она должна быть рядом с супругом, создавать уют и гастрономическое изобилие в доме. Чтобы он по случайной ошибке не приземлился на своём парашюте в неправильную часть Германии. Там кормят по слухам очень хорошо. Конечно, есть брат Юра, но он ещё подросток. Марина понимала, что причины, по которым не могут приехать её сёстры – надуманные. Сидеть с тяжело больным человеком, даже если это мама – настоящее наказание. Да ведь и не их, в конце концов, больше всех любила Нина Андреевна, а именно свою младшенькую Маришку. Вот ей и сидеть.

«Делать нечего, – решила Марина. – Надо ехать».

Февраль в Ленинграде, при всей его пронизывающей до костей неуёмной злобе, всё-таки не такой суровый, как за полярным кругом. Находиться в нём было во всех отношениях приятней, чем в Кувшинке с Северным сиянием вместо светлого неба над головой и с «удобствами» в открытом море, которое раскачивало их в такт с волнами. Почти год вдали от Ленинграда, закормленного властью в благодарность за стойкость в блокаде, не сделали Марину сторонницей гарнизонной жизни. Сейчас она опять была дома и образ базы пограничных кораблей был для неё только образом. И тот на время оказался в прошлом. Ей немедленно захотелось окунуться в недоступное там, на Крайнем севере. Поэтому первое, что она сделала, вернувшись в Ленинград – побежала в Елисеевский. Накупила вкусненького. На следующий день Марина подала документы в фармацевтический институт, что находится на улице проф. Попова. На заочный. Обучение в институте предусматривало две сессии. Это означало, что дважды в году у неё появлялась возможность возвращаться в Ленинград, где она могла передохнуть от северного грубого быта. От гнилой замороженной картошки. От проросшего и тут же завядшего лука и селёдки с душком, к которому она никак не могла привыкнуть. Такую бы селёдку в блокаду – это был бы деликатес. Но не есть же её сейчас, когда война закончилась уже шесть лет назад! Позже, помотавшись с мужем за полярным кругом, в Прибалтике и на Дальнем востоке, она поняла, что на самом деле нормально кормилась только Москва. Ленинград – чуть похуже. Но это был рай изобилия по сравнению с Мурманском и той же Кувшинкой. Так что решение с поступлением в институт было хорошо продумано и оправдано. Помимо самого важного – ухода за мамой, в которой прогрессировала страшная болезнь с каждым днём – теперь у неё появилось и осмысленное своё собственное дело. Она больше не была простой женой морского старшего лейтенанта. Теперь она была студенткой-заочницей со своим собственным гражданским статусом и смыслом жизни. И эта студентка через два месяца собиралась, к тому же, стать мамой.

В апреле у Марины родился сын и она, вдохновлённая недавно прочитанным романом Льва Толстого «Анна Каренина», тут же назвала сына Лёвушкой. Это категорически не понравилось двоим членам её семьи: мужу Коле и маме Нине Андреевне. О рождении Лёвушки Коля узнал из телеграммы, полученной им прямо во время несения сторожевой вахты на норвежской границе:

«марина родила три кило мальчика обозвала лёвой ужасно лариса».

Ответная телеграмма была отправлена безо всякого промедления:

«имя не одобряю пусть будет Степан коля».

Так, не задумываясь о последствиях, собирался исправить ошибку своего отца и деда новорождённого пацана молодой моряк, а по рождению кондовый крестьянин, Николай Сафронов.

Но тут вмешалась сила, которую никто уже не принимал в расчёт – бабушка! Она не только настояла, используя свою последнюю волю перед смертью на том, чтобы её внука назвали Владимиром. Она и крещение его устроила не вставая с постели. Нина Андреевна не простила себе до самой смерти, что не смогла повлиять на дочерей и хотя бы одну из них провести через обряд венчания, передавая замуж по очереди одну за одной в руки защитников Советской власти. Полных до неприличного безобразия безбожников. Крещение внука было как бы компенсацией за отдалённость дочерей от православия и её личной индульгенцией. В этот день крестить Володеньку приехал батюшка из Спасо-Преображенского собора, что на улице Пестеля. Тот самый отец Михаил, с которым однажды Нина Андреевна советовалась насчёт Ларискиной болезни ещё в блокаду. А крёстными с большим желанием и охотой согласились стать тётка новорождённого Анна и сын близкой и, наверное, единственной подруги Нины Андреевны – Виктор.

С Виктором немного позже произошло чрезвычайное. Он плавал на небольшом траулере по Балтике. Однажды часть команды, в основном литовцы по национальности, подняли бунт и захватили корабль. Они выкинули за борт всех, кто не захотел подчиниться. Виктор оказался среди неподчинившихся по упрямству души и крепости характера. Он погиб в холодных балтийских волнах. Траулер безнаказанно ушёл в Норвегию. Тогда подобное случалось часто. Жуткие рассказы о сталинских лагерях не добавляли лояльности прибалтийским народам. Они не хотели, чтобы советская система подавления их уничтожила до последнего. Они сопротивлялись, как могли, показывая чудеса мужества и самопожертвования. Жуткая бойня в Катыне, устроенная большевиками в начале войны и унёсшая жизни почти пяти тысяч ни в чём не повинных поляков, этому способствовала в полной мере. А маленький Володенька остался без крёстного. Успевшая влюбиться в Виктора всей своей поэтической душой и сердцем, крёстная Аня ещё долго не верила в произошедшее. Она ждала, что он если не сегодня, так завтра обязательно вернётся. Позвонит, они встретятся. Заберут крестника и пойдут вместе в зоопарк. Потом пойдут в ресторан или в театр… Это было в последний раз, когда она поддалась чувствам и позволила себе расстроиться от любви. Наверное, именно эта трагедия стала главной причиной наступившей долгой болезни Ани. Со дня известия о гибели Виктора и до самой смерти она не справлялась с жизнью и её разносторонними, порой, слишком жестокими проявлениями без рюмки. Она долго не могла сделать выбор в сторону какого-либо крепкого напитка, да и выбор-то был совсем небольшой. Вскоре она остановилась на обычной водке. Теперь у неё было две страсти – поэзия и «Московская особая».