1661 - Дени Лепе

Габриель стиснул зубы и, схватив девушку за руку, спрятал Жюли за своей спиной. Вокруг стали собираться прохожие, но слуги торопили господ уйти подальше от происходившего.

— Я слышу тут не разговор, а пьяный галдеж, — усмехнулся юный секретарь. — И если вино помутило ваш рассудок, я намерен оказать вам честь и забыть ваши грубости.

Толстяк побледнел и повернулся к собутыльникам в поисках поддержки.

— Сейчас я задам тебе добрую трепку, шельма!.. — прорычал он, снова оборачиваясь к Габриелю.

Резким движением юноша схватил поднятую трость, вырвал ее из рук владельца и, замахнувшись, ударил ею толстяка по уху. Оглушенный, тот отшатнулся и рухнул на грязную мостовую, охая и держась за ухо, из которого на съехавший набок парик текла кровь.

Сообщники толстяка, на мгновение оторопев, кинулись его поднимать, обеспокоенные тем, как бы финальная сцена не отразилась на великодушном настроении предводителя, посулившего им щедрое вознаграждение. Воспользовавшись коротким замешательством, Габриель проскользнул вместе с девушкой в дверь и прощальным жестом швырнул трость, упавшую прямо на брюхо распластанного на земле толстяка.

Дверь захлопнулась. Недруг Габриеля, с трудом поднявшись, оттолкнул сообщников и принялся поносить их на чем свет стоит.

В смотровое отверстие Габриель видел, как, прижимая к уху платок, толстяк заковылял к стоявшему поодаль экипажу.

— Свинья, — проговорил юноша, оглянувшись на девушку, все еще дрожавшую от страха.

Она улыбнулась в ответ.

— Какой ужасный вечер!.. Спасибо, Габриель, но ты сошел с ума. Разве не знаешь, что это за человек?

— Знаю только, что он грубиян и получил по заслугам…

Девушка взяла его за руку.

— Маленький провинциал, решивший поиграть в рыцаря! Хочешь стать актером — будь умнее.

Габриель посмотрел на нее с удивлением.

— Это же господин Беррие, ставленник Кольбера, секретаря самого кардинала Мазарини. Он страшный человек и могущественный враг всех актеров.

Габриель пожал плечами.

— Беррие, ты сцепился с Беррие?

В сорочке, с осунувшимся лицом и красными глазами перед своим секретарем вдруг возник Мольер и, положив руку ему на затылок, по-отечески прижал голову Габриеля к своей груди.

— Дуралей несчастный, — проговорил он сердито-насмешливым тоном. — Ты хоть понимаешь, на кого поднял руку? На главаря шайки, освиставшей нас сегодня вечером. Одного из тех, кто решил мстить нам за то, что мы, по их разумению, принадлежим к чужому лагерю.

Мэтр вздохнул и отпустил голову Габриеля, дав ему напоследок легкую затрещину.

— При нынешнем положении… Знаю, друзья господина Кольбера не очень-то меня жалуют. Впрочем, им не по нутру не столько мой театр, сколько деньги, на которые мы содержимся… Ладно, друзья мои, — проговорил он, как бы ни к кому не обращаясь, — утро вечера мудренее. А вы, господин мой секретарь, пожалуйста, меньше стройте из себя рыцаря и больше занимайтесь бухгалтерией!

В замкнутом пространстве одного из последних экипажей, еще остававшихся на площади перед театром, девушка наклонилась к сидевшей рядом подруге и спросила:

— О чем задумалась, Луиза?

Задернув окошко шторкой, Луиза де Лавальер наконец оторвала взгляд от маленькой дверцы для актеров, за которой следила все время, пока продолжалась описанная выше сцена, внимательно наблюдая за поведением Габриеля.

— Да так, — сказала она, покачав своей очаровательной головкой, — ни о чем.

Четверо человек, кутаясь в черные плащи, вот уже час шли вдоль берегов Сены, направляясь к городским стенам, служившим своего рода границей между городом и прилегавшей сельской местностью. Дрожа от пронизывавшего до костей холода и снега, валившего теперь большими хлопьями, они продвигались на север друг за другом почти след в след. Командовал маленьким отрядом верзила, прижимавший к себе огромный холщовый мешок.

— Эй, монсеньор, куда так торопишься? Могу согреть тебя, если пожелаешь, — проговорил дрожавший от вездесущего холода голос.

Он принадлежал тени в перчатках, отороченных рваными кружевными манжетами, которая схватилась за мешок, чтобы привлечь к себе внимание его хозяина.

Вместо ответа во мраке мелькнуло острое лезвие кинжала. По глухому удару упавшего на мостовую тела убийца понял, что не промахнулся. Бедная блудница даже не успела перехватить взгляд престранных глаз — одного зеленого, другого светло-карего — того, кто отнял у нее жизнь. Снег позаботится о том, чтобы скрыть тело уличной девицы. В Париже, насколько было известно убийце, немало женщин, которых нужда гнала на улицу продавать себя прохожим, и никто не станет не только оплакивать смерть несчастной, но даже не востребует ее окоченелое, скрюченное на земле тело.

Четверка быстрыми шагами двинулась дальше — к Сент-Антуанским воротам, где собрались крестьяне с ручными тележками, спешившие покинуть предместье, пока дороги к их домам вконец не замело. За городскими стенами заснеженные поля сверкали непривычной белизной, радовавшей тех, кто покидал тускло освещенные улицы города.

— Прибавим шагу, — сказал человек с мешком, шедший по-прежнему во главе отряда. — Не стоит заставлять ждать этих господ.

По мере того как одежда на них тяжелела под налипавшим снегом, идти становилось все труднее. Но вот вдалеке показался холм Шан-Левек, известный также под названием Монт-о-Винь. Скоро на горизонте обозначилась и конечная цель их ночного перехода.

— Особняк Реньо. Туда! — скомандовал предводитель отряда, указывая пальцем на лежавшее впереди имение.

Не раз перестроенное старинное поместье зажиточного торговца пряностями Реньо де Вандонна тридцать пять лет назад превратилось в дивную обитель покоя и отдохновения для иезуитов. Многие святые отцы приходили сюда доживать свои дни или просто отдохнуть в деревенской тиши. Огород и сад в теплое время года приносили основной доход и давали работу самым крепким и трудоспособным членам братства. В тени произраставших в саду редких пород деревьев шедшие на поправку отцы-иезуиты находили благотворный покой, способствовавший их более скорому выздоровлению. Заправлял же всем в мирном, благодатном поместье отец де Лашез. Сюда в тяжелейшее время Фронды,[14] когда войска, вооруженные мятежной знатью, восставшей против королевской власти, угрожали эту власть захватить, кардинал Мазарини препроводил Людовика XIV, который в ту пору был еще четырнадцатилетним отроком. С вершины холма, откуда была видна часть Парижа, они наблюдали за ходом жестоких сражений в Сент-Антуанском предместье. После отъезда короля из обители, давшей ему кров и защиту, иезуиты заручились особым монаршим соизволением называть возвышенность, где располагалось поместье, холмом Мон-Луи.