Части ее тела - Юлия Александровна Лавряшина

было ли нечто подобное в институтской программе, вспомнить не удавалось. Он решил, что просто прогуглит на худой конец…

После допроса Артур отвез Малышенкова к матери. Пока опасаться было нечего, до суда никто не мог разнюхать, что Сережка дал показания. И все же на всякий случай Логов велел им никому дверь не открывать и на звонки не отвечать.

По дороге на вписку в Загорянке Сашка повернулась к Никите и поглядела испытующе:

– Тебе нравится так жить?

– Как? – спросил он осторожно.

Вполне могло оказаться, что они думают о разных вещах.

– Ходить по краю. Никогда не расслабляться. Контролировать каждое свое слово, каждый шаг.

Подумав, Ивашин кивнул:

– Кажется, да. Нравится. Я всегда был… Дед называл меня балаболом. А теперь я как бы собрался весь. И это хорошо. Как мне кажется…

– А я как-то подустала от этого…

Ее голос прозвучал до того жалобно, что у Никиты сжалось сердце. Если бы можно было обнять Сашку, прижать ее к себе, побаюкать, успокоить… Но ведь она оттолкнет его. Наверняка оттолкнет.

– Ты и не обязана в этом участвовать, – напомнил он и улыбнулся, чтобы это не прозвучало резко. Он бросил взгляд на таксиста, на удивление светлолицего, теперь такие редко встречаются. – Я имею в виду: в нашей работе.

– Да я понимаю. – Саша вздохнула. – Меня и затянуло вроде… И напрягает. Хотя без этого, что такое моя жизнь? Сплошная пустота.

Никита понизил голос:

– Ты же пишешь…

Она тоже перешла на шепот:

– Да не такой уж это и секрет. Пишу, да. Но я не уверена, понимаешь…

– В том, что хорошо получается? Я же читал! Мне нравится. Очень!

– Ну, если тебе нравится. – Ее глаза насмешливо заблестели.

«Дурак!» – ругнул себя Никита. И пробормотал:

– Я не знаток, ясное дело…

– А мне знаток и не нужен. – Сашка больше не улыбалась, и ему показалось, что она говорит всерьез. – Писателю нужен читатель. Я, конечно, еще не настоящий писатель…

Ивашин оживился:

– Зато я – настоящий читатель. Да ладно тебе! Я правда очень люблю книги. Хотя больше аудио слушаю.

Почему – ей не нужно было объяснять. Она понятливо кивнула:

– Знаешь, мне кажется, сейчас это самое главное для меня – найти своего читателя.

– Считай, ты его уже нашла, – проговорил он, постаравшись, чтобы прозвучало это проникновенно.

Сашка не рассмеялась. Но значения ее взгляда он в тот момент не понял…

* * *

Стало ясно, что я совершила ошибку, как только мы шагнули за порог. Мне-то казалось: не знакомые друг с другом ребята будут поначалу стесняться, и мы все поиграем во что-то, пытаясь познакомиться поближе, освоиться… Но, похоже, все уже успели преодолеть неловкость до нашего приезда. От смеси алкоголя и какой-то дури воздух показался густым и липким, у меня даже нос заложило, как весной во время цветения. И я пожалела, что отправила Никиту домой на том самом такси, которое доставило нас сюда.

Он этого, конечно, не ожидал… Особенно после того, как объявил себя моим самым преданным читателем, и меня это тронуло, конечно. Но я не планировала впервые за долгое время участвовать в вечеринке и торчать всю ночь рядом с Ивашиным. А флиртовать с кем-то у него на глазах было бы верхом жестокости, я ведь догадывалась, как он ко мне относится, и не собиралась унижать своего друга. То, что Никите меньше всего хотелось оставаться моим другом, это, как говорится, его проблемы…

Хотя его здорово обидело и то, как откровенно я «скинула его с хвоста», как иногда говорил Артур. Может, в дни их с мамой юности такое выражение было в ходу?

Мне понравилось, что Никита не стал прятаться за его спину и напоминать мне, кто командировал его со мной на вписку. Дух Логова и так постоянно витал возле нас… Но «одуванчик», столь неуместный среди подмосковных сугробов – приятно белых после столичной грязи – просто безмолвно сник, когда я сказала:

– Спасибо, что проводил. Дальше я одна справлюсь.

В этот момент мне почудилось, будто даже его искусственный глаз засветился обидой. Но Никита не произнес ни слова, сел в машину, и я осталась одна, еще не подозревая, в каком гадюшнике окажусь.

Дом, где собрались ребята моего возраста и чуть старше, по крайней мере на вид, был не таким огромным, как у моего отца, но тоже впечатлил размерами и вычурными белыми колоннами портика. Его крыша была покрыта толстым слоем снега, и мне не удалось понять, какого она цвета. Этакая дворянская усадьба без дворян… Хотя их отпрыски тоже не отличались благонравием и кутили похлеще нашего! Разве что наркоты в их время не было… А у этих ребят явно была, ведь все они походили на зомби со стеклянными глазами – протез Ивашина казался более живым.

Я нажала на покрытую мелкими капельками кнопку у ворот и назвала пароль, который сбросили в чате. Кованая калитка отворилась, и я прошла по скользкой плитке мимо замершего фонтана и пустующих заснеженных скамеек к высокому мраморному крыльцу. Все это здорово напоминало провинциальный дом культуры…

Для входа в сам дом уже не требовалось пароля, и я беспрепятственно вошла внутрь. Прямо у двери в меня воткнулся какой-то огромный парень, которому я была ниже плеча. Красная физиономия его расплылась от умиления, и этот полудурок сделал мне «козу» своими толстыми пальцами с желтыми ногтями:

– Ути-пути! Это кто тут у нас такой маленький?

– Руки убрал! – скомандовала я и сама различила в голосе нотки Логова. Хоть чего-то я у него нахваталась!

Только Артур не стал бы клацать зубами возле чужих пальцев, а я сделала это… Парень испуганно отдернул руку и посмотрел на меня с неподдельной обидой. Кажется, его сознание даже прояснилось на мгновение, по крайней мере, он вполне разумно пробормотал:

– Прощу прощения, мисс. Кажется, я принял акулу за малька… – И уплыл дальше, окликнув кого-то: – Эй, чел, погоди! Где тут…

Я нашла вешалку и нацепила свое пальто поверх чьего-то черного пуховика. Потом отправилась осматривать дом, в котором никому не было до меня дела. Здесь тоже все казалось каким-то старомодно-театральным: пыльные тяжелые шторы, пухлые кисти, свисающие по бокам, массивный буфет с матовыми стеклами, за которыми наверняка притаились мутные стопки и пузатые графинчики, сейчас пустые, но знававшие лучшие времена. Так и чудилось, что сейчас откуда-нибудь вынырнет Гаев и обратится с напыщенной речью к «многоуважаемому» шкафу, стоявшему в углу:

– Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости…

Зачем я запомнила этот монолог?