Три сердца, две сабли - Сергей Анатольевич Смирнов

до плеча рукой свернутый хартией лист бумаги, о коем я даже забыл упомянуть.

Капитан, дабы не проявлять в военном деле непростительную медлительность, тронул своего коня навстречу… И тут произошло очередное чудо и, можно сказать, предзнаменование.

С левого фланга, высоко на взгорке, что-то угрожающе затрещало, и оттуда же раздалось короткое и весьма грозное мычание быка. Конь под капитаном содрогнулся и шарахнулся вперед и в сторону от бычьей угрозы. И что же! Девица легким, но твердым движением свободной руки схватила его под уздцы и, кажется, так встряхнула, что конь осадил. Конечно же, капитан обуздал испугавшегося коня, но со стороны картина показалась именно таковой: прекрасная девица в бальном платье остановила коня… да еще громко и властно скомандовала наверх – именно голосом не голубых кровей, а – парного молока… и кузницы.

– Федька! Рыжка держи, знай! Рано!

Команды сей «на русском» не понял никто, кроме Федьки и двоих иноземных завоевателей, причем одного в полных кавычках.

– Тысяча дьяволов! Гишпанцы бледнеют… – пробормотал изумленный Нантийоль, и я не враз уразумел его реплику.

– Я почти повержен к вашим ногам, сударыня, – весьма натужно рассмеялся капитан. – Вы, как вижу, коня на скаку остановите.

И вновь произошла метаморфоза в сторону парижского блеска:

– Если придется, почему бы и нет, мсье… простите, не имею чести знать.

– Капитан Фрежак. Робер Фрежак. К вашим услугам, сударыня, – рассыпал любезность капитан.

Выходило, что иноземный завоеватель доложился почти по артикулу.

– Верховская. Полина Верховская, русская дворянка и владелица сего имения, – представилась, наконец, и необыкновенная хозяйка сих мрачных и опасных лесов, отпустив чужого коня. – Так примите же…

– Что это, мадемуазель, позвольте узнать авансом? – полюбопытствовал капитан, все не справляясь с изумлением.

Впрочем, одно он, как и все мы, уразумел тотчас: раз вышел навстречу чужакам не хозяин, значит, сия барышня одинока и не замужем, сиречь «мадемуазель». И бесстрашная же, надо сказать!

– Условия временной сдачи моего имения без боя и кровопролития, – твердо отвечала мадемуазель Верховская…

…и я заметил, как бледность внезапно сменила бойкий румянец. Все же таки неприятеля налегке встречать, то – не дальнюю, нелюбимую родственницу.

– Извольте прочесть сии кондиции здесь же, на границе моего имения, – добавила девица не дрогнувшим, но однако уже взволнованным голосом…

Капитан оглянулся и посмотрел на своих, как бы ища совета. И верно: такого неприятельского аванпоста ему встречать еще не приходилось… Не найдя поддержки, а лишь одно недоуменное восхищение, он ухмыльнулся, за сим развернул перед глазами «хартию».

– Если вас не затруднит, прочтите здесь же вслух, – добавила девица несомненно заготовленную реплику. – Дабы все войско услышало и, простите за прямоту, намотало себе на ус.

Это было скорее требование победителя, нежели сдающегося на милость оного. Малая, но важная тактическая победа стороны, если и не обороняющейся, то готовой к обороне в том случае, ежели требование не будет выполнено… Так и случилось.

– У нас во Франции желание дамы – непреложный закон, – изящно оправдал ретираду капитан…

Он презабавно пошевелил усами и начал декламацию:

«Сим удостоверяю, что иноземному войску, за его огромным численным и вооруженным превосходством, при вступлении в имение Веледниково Звенигородского уезда Московской губернии Российской Империи не будет оказано сопротивления и будет позволен временный постой при соблюдении нижеуказанных условий, как то:

Командиры должны приказать нижним чинам не чинить никакого мародерства и насилия по отношению ко всем гражданским лицам, в имении проживающим, включая не только хозяев, но и крестьянских и прочих душ, им принадлежащих;

Не брать провианта и фуража, имеющегося в наличии, более того количества, что будет оговорено заранее по вступлении в имение;

Соблюдать приличия, достойные французской нации, офицерских и дворянских званий…» – На сем месте капитан прокашлялся и покачал головою. – Я не дворянин, мадемуазель Верховская. Мое звание дано мне моим императором по моим истинным заслугам, а отнюдь не по сословным, – произнес он, стараясь выглядеть в создавшемся положении по меньшей мере не смешным.

– А звание благородного француза, а не варвара, дано вам Богом, не так ли, капитан? – блестяще отразила угрозу необыкновенная хозяйка имения Веледниково.

Капитан снова кашлянул:

– Ежели Бог на небесах есть… – отрыгнулся он республиканским душком, – то несомненно. А ежели нет, то – моими родителями.

– Амен! – чудесно завершила девица и еще на несколько мгновений заворожила все вражеское войско чудеснейшей улыбкой.

Капитану ничего не оставалось, как снова уткнуться носом и усами в кондиции… Но более никаких кондиций он не увидел, а только – подпись:

– «По поручению и при полном доверии владельца имения Веледниково, поручика в отставке Верховского Аристарха Евагриевича, – (прописанное на французском отчество капитан произнес с превеликим трудом) – его дочь и полноправная наследница Верховская Полина Аристарховна». Позвольте, мадемуазель Верховская, отчего на вашем месте стоит не сам хозяин?! – выразил капитан наше очередное всеобщее недоумение.

– Мой батюшка весьма нездоров, – вздохнувши и зябко поводя плечами, отвечала бесстрашная помещичья дочка. – Сим печальным обстоятельством во многом и объясняются наши кондиции. Меня крайне тревожит беспокойство, кое может доставить моему больному и немощному отцу вступление иноземной армии.

Что я думал и переживал в эти мгновения, спросишь меня, любезный читатель? Скажу со всей прямотою: ничего не думал! Так и стоял столбом, пораженный до глубины души невиданной сценой. Да разве я один? Весь французский эскадрон! И даже матерый разведчик Евгений Нантийоль что-то хмыкал, не в силах прибегнуть к дару изысканной французской речи. До поры до времени.

– И что же, вы предлагаете мне поставить подпись на сей мирный договор? – вопросил капитан.

– Довольно будет одного вашего слова – слова благородного французского офицера, – рекла твердо девица, уже явно предчувствуя, что условия будут приняты.

– А что же станет в том случае, если слова я не дам и условия ваши не приму? – изгнав из тона всякий дух угрозы, полюбопытствовал капитан Фрежак.

– …А вот сия проволочка, признаю, никак не в пользу французского оружия, – тихо заметил рядом Евгений. – Конфузит себя гусарский капитан… речи повел, как последний интендантишка. И с кем, видал бы он себя со стороны!

Я между тем вглядывался в помещичью дочку, и казалась она мне ростом то даже выше меня, то на вершок ниже, то властной, как Цирцея, принимавшая Одиссея