Три сердца, две сабли - Сергей Анатольевич Смирнов

с его изголодавшейся шайкой, то из последних сил преодолевающей страх свой и уже готовой пасть в обморок… Что за наваждение!

– Да вы никак уже сражены… лейтенант? – съехидничал рядом француз.

Я не ответил… не поспел. Весь обратился во внимание, поскольку девица перевела дух и стала выговаривать неприятелю то, что приберегла на самый решительный случай.

– А ежели вы, мсье французский офицер, откажетесь принять сии условия, то действия мои будут ясны и бесхитростны… Первым движением я шагну вам навстречу и выхвачу ваш пистолет из ольстры… Вот так!

Сказано – сделано! Девица широким шагом переступила навстречу капитану – и вправду поразительно умелым движением выхватила тяжелый кавалерийский пистолет из его левой ольстры… Капитанский конь сдал назад… Ах, эта прекрасная, обнаженная до плеча девичья рука с грозным оружием! Я был ослеплен ею. В другой миг младшие офицеры авангарда выхватили и свои пистолеты – прикрыть командира. Но их руки дрогнули, они невольно переглянулись – и стволы их закосили в разные стороны… Ах, есть за что уважать и французов!

– Я вижу, он заряжен, – продолжала девица голосом столь же решительным, но с простительным в сию минуту надрывом. – И порох на полке. Значит, в следующий миг, простите меня, месье капитан, ваша голова расколется от удара пули. Моя рука не дрогнет…

Однако ж, замечу, девица весьма благоразумно не подняла дуло на капитана, ибо война есть война и уж чрезмерной куртуазности от прочих кавалеров ждать было бы нечего.

– Сей роковой выстрел станет сигналом, – продолжала девица. – Тотчас же на вашу партию ударит сверху вся моя, пускай и не по-военному, но все же обученная давать отпор армия. (При этих словах весь эскадрон сделал «равнение налево» – на лесной склон.) А в роли Аннибалова слона выступит бык, который пулями уж точно не пуган. Трех или четырех всадников он успеет смять и раздавить прежде, чем будет сражен. Мы возьмем вас в топоры, цепы и косы. Мой кузнец с братом своим ударят в лоб, а их пулями разом не свалишь. У них под простонародным платьем самолично выкованные кирасы, охотничьими ружьями проверенные… Нет сомнения, что вы одержите победу, и мы здесь все поляжем, как три сотни спартанцев царя Леонида. Но наша гибель будет славной, а ваша победа – позорной, ибо так же несомненно, что с десяток, а то и больше воинов вы потеряете, и ваш доклад командованию, ежели доклад сей будет честен, а не легендой о нападении несметного числа гогов и магогов, выставит вас посмешищем… Впрочем, не вас, ибо вы будете мертвы, капитан… Вот ваш пистолет.

И девица столь же изящным движением вернула пистолет в ольстру. Правда, чуть не промахнулась мимо от едва сдерживаемого волнения.

Что царь спартанцев! Теперь дева сия виделась воистину скифской царицей Томирис, противоставшей самому Киру. Так я и сказал:

– Не иначе царица Томирис в новом обличии!

– Браво!.. – не прошептал, а выдохнул всей душой Евгений. – Или же несравненная Зенобия. А что будете делать вы, если в нас ударят?

– Самое большее – стать вторым быком… ибо скрываться тоже будет позор, – отвечал я.

– А как же наш поединок? – лукаво прищурился Евгений.

– Он и станет прологом сего странного боя.

– Но ведь мы без оружия, – пытал меня Евгений.

– Придется добыть… – ответил я и не сдержался: – Или же обойтись так. Мы же варвары в вашем разумении, скифы, а варвары и голыми руками воевать не брезгуют.

– Браво! – на этот раз без всякого восхищения ухмыльнулся Евгений и… отодвинулся слегка.

Дельно, что к нам никто не прислушивался… Да весь эскадрон стоял оглушенный, контуженный необыкновенными речами прекрасной девицы, в одиночку преградившей неприятелю путь, как все триста спартанцев Леонида в одном ее лице. Несколько времени стояла полная тишина, только что-то продолжало угрожающе потрескивать верхами.

Между тем, и капитан перевел дух… и ожил. Вернее, повременил умирать.

– По чести говоря, сама ваша угроза, сударыня, выглядит легендой и небылицей, кои про московитов уже со времен скифских бродят, – нарочито веселым тоном завел он. – Я не верю, что русский крестьянин ударит в нас. Может, вы его и застращали и выгнали в лес… Но теперь… Он раб. Я сейчас крикну обещание свободы и воли, данное моим императором, – и посмотрим, что будет.

– Вы совсем не знаете мирного русского крестьянина, – мило улыбнулась девица. – По натуре он отнюдь не раб, а разбойник. Дайте ему каплю воли, и вот увидите: своя кровь ему будет водой, и чужая жизнь – грошом ломаным. Проверять на собственной шкуре рекомендовать вам не решусь. И вот еще незадача – на каком же языке вы готовы околдовать моих рабов своими обещаниями? Французскому мои крестьяне не обучены, уж извините за огрех.

По чести говоря, я и сам не слишком верил в отчаянное геройство, пусть и непуганных, мужиков. Неужто и правда возьмут эскадрон в топоры и косы! Ведь разбегутся же от первого же залпа! Не ватагу же Стеньки Разина, не разномастную же пугачевскую орду, уже стреляную и пытанную, ни на чью милость не надеющуюся, собрала под свое кисейное знамя сия лесная барышня? Сомнения кружили в душе моей, не знал я еще в те дни о начале крестьянской партизанщины, не просветил меня еще Денис Васильевич Давыдов на сей предмет. А вот мой противник, с коим стояли мы теперь плечом к плечу, опыт имел и нахмурился вдруг.

– Ну, уж если в сих бескрайних чащобах прилежные ученики гишпанских партизан разведутся, тогда нам сильно не поздоровится… признаю, – шепнул он.

– А вы капитану добрый совет дайте, – не задержался я.

– Был бы в седле, так дал бы, – многозначительно и высокомерно, как француз, и лаконично, как спартанец, сказал Евгений.

Впрочем, матерый гусарский капитан будто бы услыхал сей молчаливый совет.

– Только из восхищения вами, мадемуазель Верховская, вашей юной красотой и вашей невиданной смелостью, я готов принять указанные условия… – проговорил сей бравый вояка, чуть склонив голову. – Однако же и свои условия поставлю.

– Какие же? – в волнении спросила девица.

– А условия просты: все топоры и косы и прочие железные орудия, способные нанести увечья, сложить под охрану. Быка вашего Аннибалова посадить на кольцо и запереть… Заметьте, сударыня, отнюдь не капитуляции