Цифровое Чистилище - Роберт Оболенский

за прикрытыми веками всё ало. Какой-то шум в ванной, вроде фен. Он приподнялся на локтях, спину тянуло. Шум стих. Звук сливного бачка и следом она. Впорхнула, как кленовый лист в конце октября.

– Привет-привет, мой сладкий октябрь.

– И тебе привет, соня!

– «Соня»? Ты на часы смотрела? – потирая опухшие веки.

– Да, восемь утра. Это поздно для жаворонков.

– Иисус, помоги мне.

– Ой, перестань! – отмахнулась она и забралась на кровать, – вставай ворчун, – не унималась она, тыкая его пальцами в бок. Он катался по кровати, стремясь уйти от острых ноготков, а устав от игры не выдержал, резко отстранился.

– Так, всё! Завязывай.

Она плавно соскользнула с кровати.

– Ну, чем хочешь заняться, мистер ворчун?

– Хочу умереть.

– Да ладно тебе, я серьезно.

– Воды бы для начала.

– А потом? – она прикусила кончик пальца.

– Потом залью кофе под веки и поеду работать.

– Перестань! Успеешь еще.

– Нет, не могу, – он выдержал ее взгляд, – я серьезно.

– Мне вообще-то тоже есть чем заняться, – она уперла руки в бедра, отошла к столу. Острые ноготки коснулись стола. – Я вообще-то не планирую всю жить работать официанткой.

– А чем ты хочешь заниматься?

– Буду брокером.

– То есть… – он с трудом сел на краю, натянул носок на правую ногу. Голову кружило, но уже не как вчера.

– Никаких «то есть», – острый ноготок покачался из стороны в сторону.

– Я о том, что… – он помедлил, натягивая второй носок, выпрямился, – что ты планируешь делать деньги на дураках.

– А разве не все так делают?

– Нет.

– Думаешь, ты лучше меня?

– О нет, я видел нас в зеркале.

– В смысле?

– Ты красивее.

– Оу, это мило!

– Ага.

– Так чем, говоришь, ты занимаешься?

– А я не говорил.

– Ну да, – ее пальцы скользили по записям, мешали стикеры в кучу. – Зачем тебе столько записок. Постоянно всё забываешь?

– Типа того.

– А это что, – она откинула смятый лист пальчиком и указала на упаковку, – клавидол?

– Не бери в голову.

– Так что насчет сегодня?

– Я же сказал. Путь-дорога.

– Не будь занудой, давай повеселимся. У меня сегодня выходной.

– У тебя. Да, – закурил Эндрю, откинулся на подушку и пустил дым в потолок.

– Ясно, – нахмурилась она и отвернулась к окну.

Легкий подъем – красивые ноги. Она бросила игривый взгляд через плечо. – Нравится?

– Не дразни.

– Так оставайся!

– Не могу.

Отвернулась, оперлась руками на стол и встала на цыпочки. Склонила голову набок, кудряшки легли на плечо.

– Мне кажется, я их где-то видела. – Коготки сгребли тройку стикеров со стола.

– Не надо, – стряхивая пепел в пустую бутылку предупредил Питерс.

– Вот так? – трехцветный комок полетел в угол комнаты.

– Перестань! – он встал с кровати.

Еще одна группа мыслей упала на ковролин у ее ног.

– Я серьезно!

И вновь. Он обогнул кровать, прихватил ее под локоть и отстранил прочь от стола.

– Ну ты и придурок! – гнев в глазах, толчок в ответ.

– Да о чем ты?!

– Я вспомнила! – лицо исказилось под маской гнева.

– Что вспомнила?

– Клавидол! Да, у меня бабушка такие пьет!

– Да, для памяти. Знаю.

Она метнулась к столу, он преградил ей путь.

– Не трогай меня!

– Не тронь записи!

– Чертовы стикеры, это же просто какие-то бумажки! – она подняла один с полу, метнула в него.

– Успокойся! Мне нужно это для работы.

– Ой, да иди ты! Аптечник сраный.

Он попытался удержать ее, ухватил за рубашку. Она вырвалась, рукав оборвался в плече.

– Черт, извини.

– Да пошел ты!

– Остынь! – он облизнул губы, повел руками и указал на рукав, – всё равно это моя.

Бросив взгляд исподлобья, она скинула трофей на пол. Накинула футболку, за ней джинсы.

– Крис!

– Я Джуд, мудила! – Хлопнула дверью, да так, что полотно загуляло.

– Лишь держи меня за руку, мы живем молитвами, детка, – сказал он в след удаляющимся по коридору шагам. Сел на край кровати, затянулся. Вперился взглядом в стену, пустил дым носом. – А ты и вправду мудила, мистер Питерс.

Поднял скомканные записи, разгладил ладонью и уложил к остальным. Съел батончик из автомата в прикроватной тумбе, пошел в душ.

Долго стоял под холодящим кожу потоком, сердце предательски тянуло. Спазм усилился, он невольно согнулся. Попытался дышать глубже, голову разрывало от мыслей: «Посмотри вспять, сколько их было? Кажется много. Они приходят и уходят, но одна остается. Замечает твой грязный плафон, но тоже уходит. На прощанье бьет скалкой, – он сполз на пол, держась правой рукой за грудь. – И всё, вот она та самая неизгладимая трещина на сраном белом абажуре»23. С трудом перевернулся, прильнул плечом к стене, выпрямил ноги – уперся пятками в стену.

Всё вокруг казалось нереальным. Куда ни брось взгляд, сплошной пластик, одноразовая посуда, да одноразовые люди.

– Я сказал ему привет, а он искал в моей руке прорезь для монеты, – руки опустились на холодную плитку. – У кого это было? Может Стейнбек? Не помню.

Прислонился затылком к стене, широко открыл рот. Вспомнил последний вечер в Москве. Это был какой-то бар, какие-то люди. Взгляд упал на слив. Вода кружилась и уходила.

– Да, парень, всё приходит и уходит. Но бархат первой любви не выжечь пойлом. Сколько не вливай, всё тут она. Стоит за углом, гонит тоску на душу. – Рот наполнился, он сплюнул. – В этом водовороте всё кажется понятным, – он растер ногу до красна, сердце немного отпустило. – Вот тело, а в глубине скорбь.

Вспомнил еще один вечер. Много рома, медленный танец. Он за ней, а там ее парень.

Она была так похожа на нее.

Прикрыл лицо ладонью.

Странные игры – дамские игры.

Позже другой бар, стул, дикая скачка какой-то голодной. Он сидел, откинувшись на спинку, ее трусики взмокли. А пришедшая с ней подруга, словно надзиратель, стягивала ее с него, не замечая комментариев из толпы, и в ее глазах читалось – «Ну, ты и урод». Новый трек, группа парней у стойки одобрительно улюлюкает, пропускает его к бару, одобрительно хлопая по плечам. Очередная порция рома. Кого-то облил. Драка. Очередная другая, неловкая попытка секса в туалете. От выпитого даже не встал. В памяти лишь выражение на лице у случайно заглянувшего в кабинку парня и слово «занято». Горькая ухмылка застыла на лице, вода переполняла рот, лилась по краям. Сплюнул, подобрал под себя ноги, опустился на колени и уткнулся лбом в слив. Тело затряслось в приступе кашля.

– Завязывай с этим, – сплюнул черный сгусток. – Да, всегда можно остановиться, – поднялся с колен, посмотрел на слив. – Но не сегодня. Последнее дело? Чертовски верно. А не всегда так? – Рука легла на рычаг подачи горячей. – Нет, только не в этот раз, – он оглушил стены криком.

Вышел спустя минуту, весь дрожал. Растерся полотенцем, кожа казалась не своей, вся словно из резины. Бросил полотенце на пол, подошел к раковине. Включил горячую, побрился.

– Всё, к черту! Твою же мать, – посмотрел в отражение. – Да, именно так. В этот раз и вправду последний, – выдавил пасты на щетку, – закончу, заберу «буханку», уеду в дикую глушь. Буду пить сраный «Бадди», варить гречу в обрезанном баке из-под тягача и пердеть в подушку. Хватит с тебя журналистики. Хватит!

Долго чистил зубы. Язык уколол инородный предмет. Сплюнул белый сгусток в ладонь. Кусок зуба овальной формы. Провел кончиком по верхнему левому ряду. Клык стал белес и щербат. Омыл водой ладонь и убрал осколок в карман.

– Паскудная шестерка, хороший йосс, – а про себя подумал: «Черт, откуда я это взял, – задумался. – Ах точно, Клавелл». – Йосс, это бог и дьявол. Добро и зло в одном лице, – улыбнулся он глядя в зеркало, растер пальцами мешки под глазами. – Может, мать была права, и у тебя проблемы с почками? – склонил голову набок, ухмыльнулся. – Или ты архетипичный злодей?

Закончив утренний туалет, съел еще один питательный батончик. Горечь под язык и два стакана воды. Через час внес заметки в блокнот. Сжег стикеры в раковине, с опаской поглядывая на детектор дыма в комнате. Закончив, бросил взгляд в отражение, опустил взгляд к туалету. Сидушка опущена, покачал головой, ухмыльнулся.

– Да.