Знойные ветры юга ч.2 - Дмитрий Чайка

приносил, — удивленно посмотрел на него князь. — Я ведь верховный жрец, как-никак. Забыл?

— Куда у истукана борода делась? — обвинительно уставил на него палец. — Нет бороды! Одни усы! И истукан тот весьма на тебя смахивает! Богом живым себя почитаешь? Покарает тебя господь за гордыню твою!

— Да ты, владыка, совсем берега потерял? — на скулах князя заходили желваки. — Ты так и не понял ничего? Ты сначала мой слуга, а потом своего господа. Князья попам служить не будут, даже если они христианство примут. Иди и думай, как твою веру на службу государству поставить! Сделай так, чтобы господу твоему были угодны не бургундские монахи, на которых от жира ряса лопается, а простой крестьянин-труженик, или честный купец! Или воин, который за свою землю кровь проливает!

— Это будет сложно, — глубоко задумался Григорий. — Сказано в Писании: не убий!

Владыка уже успокоился совершенно и занялся решением новой проблемы. Его острый ум заработал на полную мощь. Он не всегда понимал князя, но доверял его чутью полностью. Григорий не был закосневшим догматиком, совсем напротив, он понимал, что вера в Бога — это, прежде всего, источник морали и утешение для истерзанных этой жизнью людей. Ну и власть над этими самыми людьми, как без этого… А еще он любил вызовы, которые ставил перед ним государь, ведь пока все они были только на пользу церкви. Они частенько дискутировали с князем на повышенных тонах, но каждый раз находили компромисс. Да у него и вариантов не было. Уж больно слаба была церковь, и даже триумфальная победа над черной оспой еще не делала ее всесильной.

— А мне плевать, что тебе сложно! — рявкнул князь. Он разошелся не на шутку, и ни на какие компромиссы идти не собирался. — Иди и думай! И если еще раз ко мне какая-нибудь сволочь сунется, и попросит, чтобы я тебе земельки нарезал с крестьянами, я эту сволочь отправлю соль рубить! Пожалей людей, Григорий! Я ведь знаю, кто их ко мне шлет!

— Неужто ересиархом мне стать суждено? — грустно сказал Григорий. — На что ты меня толкаешь, княже!

— На собственную патриаршую кафедру я тебя толкаю! — рявкнул Самослав. — Просто за волосы тебя туда волоку! Или ты до сих пор не понял этого? А может, ты не знаешь, кем епископ становится после смерти, если он целую страну к кресту приведет? Разве не этого ты всей душой желаешь, обуянный своей собственной гордыней? Что, мала цена за одну услугу, Григорий? Так ничего больше я тебе предложить не смогу! Больше ведь ничего и быть не может! Иди!

Князь повелительно уставил палец на дверь, и владыка Григорий ушел, полный достоинства. Задача была архисложная, и от нее до ереси был один шаг. Хотя нет, еще меньше… Сама постановка вопроса была кощунственной. Вера в Бога ставилась ниже, чем служение светской власти. Хотя и это Григорий прекрасно понимал. Он, будучи рядовым монахом в Бургундии, не видел Бога в стенах своего монастыря. А вот жадность, пьянство и прочие пороки били там ключом. Редкие подвижники, такие как святая Радегунда и Григорий Турский, общую картину изменить не могли. На епископские кафедры в Галлии частенько попадали откровенные развратники, садисты и бандиты, не гнушавшиеся пытками отнимать достояние у богатых горожан. Архиепископом Парижа как-то пытались выбрать сирийского купца, не служившего церкви ни дня. А сколько убийств бывало в святых стенах? Покойный папа Григорий Великий попытался навести хоть какой-то порядок, но он давно умер, а нынешний епископ Рима Гонорий не стоил и его мизинца. Он еще и еретиком был, ко всему прочему, поддержав постулат о единой божественной энергии, который разрывал земли Империи на куски. В общем и целом, братиславский владыка был реалистом, и задачу, скрепя сердце, принял к исполнению. Тем более, что собственных земельных угодий у церкви не было, а значит, не было и ресурса противостоять самому князю. Да и богатые прихожане пока еще массово не умирали, завещая свои богатства церкви. Они были не стары и полны сил. Григорий прекрасно понимал, что без поддержки великого князя вся его епархия рухнет в один момент, словно шалаш из веток под напором урагана.

Владыка рассеянно кивнул двум профессорам из университета, которые робко стояли перед дверью, прижимая к груди объемистую кипу листов. Леонтий и Ницетий раскланялись с епископом и, подчиняясь кивку стражника, вошли в покои князя. Вечерний полумрак разгоняла керосиновая лампа на столе государя, немыслимая роскошь пока еще. Уж больно дорого стоила нефть, которую привозили издалека в дубовых бочонках. В углу покоев трещал камин, любимая княжеская забава, пожиравшая впустую кучу дров. Даже местные богатеи, охотно перенимавшие всякие новшества, что шли из дворца, не спешили класть себе такую чудную печь. Потому как баловство и грязь в доме!

— Излагайте! — кивнул князь. — Только быстро и по делу!

Он только что вернулся из Гамбурга, и дел было по горло. День его был расписан по минутам.

— Да…, - замялись ученые. — Мы поручение ваше исполнили со всем тщанием, ваша светлость. Про Тайный приказ которое… Вот!

Леонтий положил на стол стопу листов.

— Вы же не думаете, что я все это читать буду? — поднял бровь князь. Но первый лист взял в руку и пробежал глазами. — Ной? Авраам? Моисей? Вы спятили, почтенные?

— Так положено все научные сочинения начинать, государь, — развели руками ученые. — От сотворения мира господом нашим… Любой труд возьмите. Традиция…

— Ладно, — сдался князь. — Где тут суть вашего предложения?

— На последней странице, — понурились ученые. Они скорее разозлили князя, чем восхитили фундаментальностью своего труда.

— Ах, вот как? — выпучил глаза Самослав, прочитав написанное, и глубоко задумался. — Сговорились вы все, что ли… Можете идти, почтенные! Я обдумаю все, что вы написали.

Ученые ушли, а князь повернулся к камину, бездумно глядя на пляшущие языки огня. Это было больно, очень больно. Конечно, женщинам свойственно желать лучшего своим детям, но поступать так… Несмотря ни на что, Марию он любил и был уверен, что она тоже любит его. Любит так, как присуще знатной женщине, для которой рациональная необходимость и материнский инстинкт стоят куда выше, чем чувства. А ведь с ее точки зрения, она и не делает ничего плохого. Она же верна ему! Она просто борется за будущее для своего сына. Все так, как принято в это поганое время. И она тоже человек своего времени, а не тургеневская девушка, чей образ он сам себе нарисовал, тщательно отбрасывая в сторону все, что не ложилось в этот шаблон. Разве не его вина в том, что он допустил