Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух

Поправил и без того ровно сидящее на мясистом кавказском носу пенсне.

– Собирайтесь, – говорит, – Никита Владимирович. Шашлыку мы попозже поедим. Если получится. Только что, на подъезде к Москве, в результате террористического налета, убит генерал Туркул…

Подробности Ворчаков узнал уже в машине.

Туркула, вместе с двумя его заместителями, ехавшими на парад, и охрану, предоставленную по этому случаю ведомством Берии (армейским охранникам, особенно «дроздам», Антон Васильевич после известных событий не доверял) расстреляли на последнем перегоне, прямо перед прибытием на Рязанский вокзал старой российской столицы.

Всех, включая ни в чем не повинных проводников и горничных бронированного вагона генерал-губернатора, командующего Туркестанским военным округом.

Всех.

Кроме одного из порученцев, его тела пока не нашли.

Кто, как – непонятно.

На вокзал броневагон прибыл с целой горой еще теплых трупов и без единого живого свидетеля – в духе боевиков знаменитого «карающего меча революции» Якова Блюмкина.

Если бы не одно «но»: этого порученца Никита неплохо знал.

И заподозрить его в связях с германскими максималистами или коминтерновцами не смог бы даже под угрозой отставки: парень лишился не только родителей и родного дома, но и всех родственников в страшную Гражданскую войну, и расстреляли их именно большевики.

Всякое бывает, конечно.

Но все это напоминает довольно грубую инсценировку.

Особенно если учесть тревогу что-то почуявшего Вождя.

У Валентина Петровича потрясающая интуиция, Ворчаков в этом не раз убеждался.

И опасности Великий Канцлер явно ждал отнюдь не со стороны большевиков.

Когда Никита сказал об этом Берии – тот поморщился.

Ворчаков насторожился.

В конце концов это его работа: искать и искоренять крамолу, в том числе и среди ближайших сподвижников Канцлера.

А прищемить Лаврентия, что уж тут скрывать, было бы особенно приятно.

Ничего не подозревающий о движении мыслей собеседника, Берия между тем заговорил:

– Вы, Никита Владимирович, безусловно правы, безоговорочно доверяя интуиции Вождя. Однако давайте попробуем рассмотреть иные варианты. Можете себе представить Старика, которого так искренне недолюбливает Канцлер, организатором хладнокровного убийства такого числа людей, включая женщин из обслуживающего персонала?! Вот и я не могу. А больше никому, кроме большевиков и своего бывшего командира, милейший Антон Васильевич дорогу и близко не переходил. Напротив, всех устраивал: недалекого ума был человек, хоть и незаурядной храбрости. За что и ценили…

Ворчаков был вынужден согласиться.

Если не «красные», то – «белые».

А «белые» способны на многое, но – не на такое.

Белые попытались бы избежать такого числа жертв.

Что-то тут не так.

А вот что – совершенно не понятно.

Теперь, пока не пройдет празднование, единственная его задача – личная безопасность Вождя.

Террористический акт против командования Туркестанским округом нужно рассматривать только во взаимосвязи с проблемами безопасности первых лиц Империи Русского Народа.

Ворчаков повторил эту мысль вслух, и Берия с ним немедленно согласился…

…Когда они приехали на место событий, вагон командующего был отогнан в тупик Рязанского вокзала и оцеплен бойцами специального московского отряда Имперской безопасности, вооруженными модернизированными пистолетами-пулеметами Федорова со складным металлическим прикладом.

Солнце еще не село, но расстрелянный вагон уже заливал яркий свет мощных электрических прожекторов.

За первой линией оцепления нервно лаяли собаки.

Судя по характерным визгливо-басовитым ноткам, – черные русские терьеры, краса и гордость бериевского питомника, выведенные для работы исключительно по человеку.

Страшные звери.

Генетически запрограммированы на розыск и задержание бежавших заключенных, с которыми никто не церемонится.

Собаки-убийцы.

Никита с Лаврентием, одновременно поморщившись, отмахнулись от подбежавшего с докладом следователя и быстро прошли в вагон, причем Лаврентий умудрился где-то в тупике сорвать длинный стебелек бледно-зеленой железнодорожной травы и теперь его нервно жевал.

Было страшно.

Новая Россия знала, что такое терроризм.

Особенно в тяжкую годину разрухи, наступившую после победы «белого движения», и наложенных «союзниками» контрибуций: тогда было настоящее раздолье для всех этих недобитых «эсеров», «анархов», «левых большевиков» и прочих «блюмкинцев».

И расстреливали, и взрывали.

Но после победы на выборах двадцать седьмого года Национал-демократической рабочей партии Катаева, поддержанной тогда еще не подавшим в отставку Дедом, порядок удалось навести в течение двух-трех лет.

И сейчас расправа над Туркулом и его ближайшим окружением выглядела неимоверной дикостью.

А главное – с какой целью?!

Непонятно.

Лаврентий прав, милейший Антон Васильевич – человек храбрый, но недалекий, – давно уже наслаждался жизнью в своем замиренном Туркестане, ни на что не претендовал и никому не мешал.

Неужели все-таки месть?

В преддверии пятнадцатой годовщины?

…Берия, словно угадав мысли Никиты, отрицательно покачал головой.

– Нет. Это не месть, Никита Владимирович. Так – не мстят. Это – хуже. Значительно хуже. Это – демонстрация силы…

Демонстрация силы?!

Что ж, похоже.

По крайней мере, для рабочей версии – годится…

Благодарно кивнув посторонившемуся Лаврентию, Никита полез в вагон…

Вечером они снова сидели в «Арагви»: несмотря на гибель героического генерала, шашлык по-карски стоил того, чтобы им угоститься.

Пили, правда, не вино.

Водку.

Шашлык шашлыком – но, как говорится, ситуация обязывала.

У Никиты не шла из памяти молоденькая горничная из штабного вагона: с разваленным револьверным выстрелом виском, стыдливо прикрытым кокетливым и нежным русым локоном.

В ее светлых северных глазах, казалось, навсегда застыло удивление.

Падение бесстыдно задрало подол узкого серого форменного платья, и давно уже привыкшего к мертвым телам Никиту неприятно поразила нежная и пока что еще не мертвая кожа цвета теплого молока на внутренней стороне бесстыдно раскинутых и еще как будто живых узких девичьих бедер.