Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух

И содержится под негласным домашним арестом: без жены, без детей, в обществе трех подавших вместе с ним в отставку преданных офицеров, ну и многочисленных бериевских соглядатаев.

Что ж, такова жизнь.

Туркул тоже наверняка приедет на празднование Победы.

Будет забавно понаблюдать встречу старых боевых товарищей.

И усталости не зная,

Бьются ночь и бьются день,

Только серая папаха

Лихо сбита набекрень.

Ворчаков вздохнул, отщелкнул гильзу докуренной папиросы точно в стоящую неподалеку урну, одернул френч и решительным шагом направился к Боровицким воротам, где предъявил пропуск-вездеход с фотографической карточкой владельца и уверенно проследовал в Большой Кремлевский Дворец, на совещание.

А песня все звучала и звучала…

Знай, Сибирь, в лихие годы

В память славной старины

Честь великого народа

Отстоят твои сыны.

Русь свободная воскреснет,

Нашей верою горя.

И услышат эту песню

Стены древнего Кремля.

Больше всего инспектора поразило, что рутинное совещание по безопасности в дни празднования Победы в Гражданской войне посетил внезапно прибывший раньше срока в старую столицу Верховный.

Высокий, чуть грузноватый, обритый наголо, с тоненькой ниточкой заботливо выстриженных усов, в черном полувоенном френче с двумя георгиевскими крестами за Мировую войну и с крупными «волчьими» ушами, отделяющимися от породистого черепа, Валентин Петрович вошел в совещательную комнату своей резкой, быстрой походкой, чуть приволакивая искалеченную на той же войне ногу.

И уселся не во главе стола, где сверкал стеклышками своих очков Лаврентий, а с самого краю.

В опасной близости от самого Ворчакова.

Никита Вождя искренне любил и ценил, и если бы потребовалось, он без раздумий отдал бы за него свою бесценную молодую жизнь. Но за несколько лет совместной работы господин генеральный директор прекрасно научился различать даже самые малозаметные оттенки настроения канцлера, и потому сейчас он его, мягко говоря, – опасался.

Валентин Петрович тем временем продолжал мрачно разглядывать собравшихся своими огромными, чуть на выкате, внимательными южными глазами.

Потом неожиданно резко прищурился, еще немного помолчал, отчего воцарившаяся в совещательной комнате тишина стала совершенно оглушительной.

А потом коротко пробарабанил пальцами по столешнице ритмически сложную музыкальную фразу и резко, неприятно, коротко ухмыльнулся.

– Это американский негритянский спиричуэл, – проговорил, словно выплевывая слова, своей, уже знаменитой на весь европейский мир по радиовыступлениям, глуховатой, отрывистой речью с чуть заметным южным акцентом. – Якобы модифицированное священное песнопение. Или, как сейчас модно выражаться, джаз. Мерзкая музыка мерзких черных недочеловеков. Которую тем не менее мы обязаны знать и охранять, раз уж взяли на себя обязательства знать и охранять культуру. Да-с. Даже такую. Композиция «Туман на родных берегах». Ни автора, ни исполнительницу, признаться, не помню. Но не в этом дело. С этой вещицей связано нечто необычное и опасное для Империи. Ее название нам удалось перехватить сразу в нескольких шифровках, по радио и с курьерами. И есть подозрение, что одна из радиошифровок предназначалась Объекту номер четыре. Конечно, подозрение – еще не факт. Но тем не менее, тем не менее… Что сие значит, мне неведомо. А вот вы должны выяснить. И немедленно доложить. Честь имею.

И удалился, слегка приволакивая правую ногу, что, как было известно в высших партийных и государственных кругах новой Российской Империи, выдавало крайнюю степень волнения. В обычное время Вождь за своей походкой тщательно следил: раны почетны, но Вожди не имеют права на слабость.

Никита и Лаврентий переглянулись. У Катаева, помимо официальных, были какие-то свои, никому не известные источники информации.

В принципе, это нормально: управление, возглавляемое Ворчаковым, подчинялось непосредственно Вождю, ему же и адресовались основные доклады. Ну, а с какими из остальных служб делиться или не делиться принесенной ищейками полковника Ворчакова информацией, – решал сам Валентин Петрович и никто иной, даже из числа ближайших помощников и советников.

И потом, у Валентина Петровича порой случались гениальные озарения, во время которых он неожиданно мог увязать в единую концепцию, казалось бы, совершенно разрозненные факты.

И с этим стоило считаться: Канцлер сам ошибался крайне редко, а чужие ошибки карал жестко, даже самодурски.

Особенно – если он о них предупреждал.

Забывавшие о предупреждении жили коротко и не очень счастливо.

А умирали, согласно блуждавшим по Империи глухим, невнятным шепоткам, мучительно.

Разумеется – это были всего лишь слухи. Или глупые бабьи сплетни.

Но проверять на собственной шкуре эти байки ни Никите, ни Лаврентию не хотелось.

Дальше совещание шло скучно и даже рутинно.

Начальник Кремлевской охраны доложил расстановку постов в будние и праздничные дни, привычно попеняв, что черная форма бойцов охраны ничем, кроме цвета погон и петлиц, неотличима от формы армейских гвардейцев.

Это доставляло неудобства и тем и другим, и вносило в действия охранных подразделений, особенно в ночное время, ненужную путаницу.

Никита привычно согласился и привычно же взял на карандаш.

За несколько дней эту проблему все равно не решишь, да и не стоит она того, чтобы на нее сейчас отвлекаться.

Лаврентий непрерывно курил тонкие, почти дамские папиросы, и злобно зыркал поверх круглых стекол на присутствующих, думая при этом о чем-то о своем.

В ближайшие недели с ним придется тесно сотрудничать: Вождь, как уже сказано выше, ошибок не любил и ошибающихся не прощал.

У него была любимая фраза, мол, если придется выбирать, он предпочтет работать с законченными подонками, чем с круглыми идиотами.

А тут еще этот чертов спиричуэл, сложный ритм которого Никита сразу и не уловил.

Интересно, что это может быть?

Условный сигнал? Вряд ли, слишком сложно.

Условный сигнал должен к чему-то призывать, и это «что-то» – либо теракт, либо диверсия. И чтобы его подать, достаточно взмаха платком из окошка.

Условный же сигнал по радио – исключительно для массовых действий, которые в современной России, в том числе стараниями участников нынешнего совещания, вообще невозможны.

Нет таких политических сил, которые могли бы подобного рода действия осуществлять и планировать.

Значит – шифр.