Афганская бессонница - Сергей Васильевич Костин

В Панджшерском ущелье было месторождение изумрудов, которое обеспечивало финансовую независимость Масуда еще со времен советской оккупации. Так вот, несколько лет назад там был найден один из самых крупных изумрудов в мире, получивший имя «Слеза дракона».

— Значит, — Эсквайр уткнулся в лежащую на столе справку, — камень действительно по форме походит на каплю, а размером — с гусиное яйцо. Есть, конечно, изумруды крупнее — «Патриция», изумруд герцога Девонширского, ну, тебе это все не нужно… Что еще? Да, но «Слеза дракона» уникальна по своей чистоте и цвету: темно-зеленому, цвету свекольных листьев. Так… Это не нужно! Вот! Изумруд огранили в Бомбее, в результате чего, учитывая удлиненную форму, камень приобрел голубоватый оттенок. Считается, что изумруд приносит счастье только безграмотному человеку, а людям образованным особой радости не подарит. Этот камень не выносит неискренности. На лжецов он навлекает не только несчастья, но и болезни. Зато людей чистых оберегает от всякой заразы и бессонницы. В общем, дальше полная чушь! Кто эту справку писал?

Последние фразы Бородавочник произносил уже с издевкой, как бы приглашая меня полюбоваться на глупость своих подчиненных.

— Что важно, — Эсквайр вернулся к своему обычному тону и завершил по памяти, — несмотря на многочисленные предложения приобрести уникальный камень, он по-прежнему находится в распоряжении Масуда.

Понятно, зачем Бородавочник так долго читал мне справку — отвлекающий маневр. Но я его уже достаточно изучил и от сути не отвлекся. Какая суть? Вам нравится, когда вас используют? Мне — нет!

— Ну а изумруд-то нам зачем? — раздраженно спросил я. — Ему что, тоже грозит смерть?

Бородавочник смешался. Нужно знать этого человека, у которого на все случаи жизни заготовлен ответ. Ответ-то у него, разумеется, был — не было внутренней уверенности.

— Этот камень очень хочет заполучить один… Ну, в общем, национальность для тебя не важна — принц. За любые деньги!

— Ну и пусть купит!

— Изумруд не продается. Пока, во всяком случае. А нам от этого принца очень нужна одна услуга.

— Подождите…

Я от изумления даже расхохотался.

— Подождите, вы хотите, чтобы я, усыпляя бдительность моджахедов, непонятно как проник в камеру пленника Масуда, получил от него сведения и доставил их в Москву. А мимоходом разузнал, где Масуд хранит свое сокровище, и, попирая законы гостеприимства, выкрал его для вас. То есть если меня не разоблачат и не расстреляют как шпиона, чтобы у моджахедов оставался шанс отрубить мне руку, или голову, или и то и другое как вору. Так получается?

Я продекламировал весь этот длинный пассаж, как хороший актер: не торопясь, четко выговаривая каждое слово и расставляя паузы в самых выигрышных местах.

— Пако!

Смотри-ка, Эсквайр, оказывается, помнил мое имя, пусть и не настоящее. Он никогда не называет меня так, но, получается, помнит.

— Пако! Я не могу всего тебе сказать — даже тебе. Но поверь мне, что этот камень для нас не менее важен, чем генерал Таиров. Ты что думаешь, я не понимаю, насколько ничтожны твои шансы встретиться с этим Хакимом? Не получится, мы попробуем что-то еще — не похоже, что Таирова со дня на день могут убить.

Тут Бородавочник, видимо, решил, что расхолаживать меня все же не стоит, и подправил траекторию.

— Хотя что мы еще можем попробовать? Ума не приложу. Сам понимаешь, какая это страна. Афганистан — не Сочи. Честно тебе говорю, у нас до сих пор нет ни одного альтернативного варианта — ну, реального. Но по крайней мере генерал еще жив. А изумруд, если бы тебе удалось его заполучить, возможно, спасет сотни жизней!

Вот он что теперь придумал, гений-манипулятор! Раз я ради чужой жизни готов рискнуть своей, отныне денежной единицей в наших расчетах будут исключительно человеческие жизни. Изумруд — сотни жизней, обезвреженная партия взрывчатки — тысячи, аналитическая справка ЦРУ — поменьше, но все же две-три-то точно стоит!

— Виктор Михайлович, но ведь этот изумруд не лежит у Масуда на столе в качестве пресс-папье. И, боюсь, мне за красивые глазки его никто не подарит. Его кто-то охраняет, наверняка не один человек. А у меня денег на соответствующий бакшиш нет.

— А их ни у кого нет! Ни у Службы, ни у правительства. Мы пробовали обменять камень у Масуда на танки и вертолеты — он отказался. Здесь нужно придумать что-то другое. Я в безвыходном положении. Правда! Вся надежда на тебя.

Я молча уставился на Бородавочника: даже у откровенной лести есть пределы.

— Ну прости, — согласился тот. — Это было грубо. Не достойно ни тебя, ни меня. Просто я правда в безвыходном положении.

Знаете, что я вдруг понял? Когда мы встретились тогда, в понедельник утром — ну, когда я приехал к нему подписать свою вольную, — Бородавочник был обеспокоенным не из-за того, что ему куда-то надо было ехать. Он не знал, чем кончится разговор со мной и как убедить меня взяться за это дело. У него, похоже, и вправду не было под рукой никого, кто бы, по его мнению, мог выполнить хотя бы одно задание — и вернуться домой живым. Потому что в противном случае вся затея теряла какой бы то ни было смысл.

7

Почему мне не пришло в голову взять с собой спальный мешок? Почему это не пришло в голову тем, кто нас посылал? А ведь меня перед отъездом инструктировал человек, который провел в Афганистане шесть зим из десяти. Наверное, в армейских палатках печки все же были не из жести.

Может, у масудовских ребят есть спальники? Надо поговорить утром с нашим улыбчивым контрразведчиком Фаруком или кто там с нами будет заниматься.

Я высунул нос и с надеждой посмотрел в сторону окон. Нет, та же непроглядная мгла. Отодвинув край куртки, я нажал кнопку на своих электронных часах: десять минут пятого. Я, как всегда, улетел из Штатов, имея на запястье свой «патек филипп» 1952 года стоимостью полмиллиона долларов. Я вовсе не так богат, и это, наверное, самая дорогая вещь у нас с Джессикой. Просто я ношу на руке этот подарок одного друга-магната, когда отправляюсь на важные деловые встречи, а потом несусь в аэропорт и забываю оставить их в банковской ячейке. Хорошо, что на этот раз я ехал на операцию через Москву и смог оставить семейное сокровище у мамы. А чтобы не оставаться вообще без часов, я попросил помощника Эсквайра купить мне что-нибудь попроще. Он купил мне в переходе метро электронные «касио» за 28 долларов в пересчете с рублей. И знаете что? Они ходят не хуже!

Я прислушался. Мои оба бойца спали: Илья с клокочущим присвистом, Димыч — ровным шелестящим звуком. Йоги — я когда-то этим интересовался немного — сравнивают такой звук с пролетающим рядом шмелем. Я закутался поплотнее в одеяло. Что, все афганцы ворочаются сейчас на подстилках, стараясь заснуть в своих морозильных камерах? Или они спят в шерстяных балахонах с пакулями на голове?

Я усмехнулся. «Духи»! Наш вертолет коснулся колесами земли — по своей воле, а не так, как это чуть не случилось минут за двадцать до того. Еще вращались винты, когда в поток воздуха влетела стайка кричавших и смеявшихся ребятишек, наслаждавшихся тем, как ветер треплет их волосы и одежду. А потом со всех сторон появились «духи». Так наши солдаты прозвали своих противников, которых в течение почти всей войны официально звали «душманы», то есть враги. С первого контакта с ними я понял, насколько это прозвище было точным. «Духи» появлялись ниоткуда, из воздуха — худые бесплотные тени в одинаковых коричневых и черных чапанах и пакулях, бородатые, многие с «калашниковым» на плече. Они хватали вещи, которые выгружались из вертолета, и тут же исчезали в никуда. С ужасом мы обнаружили, что точно таким же образом стала выгружаться и пропадать наша аппаратура.