Афганская бессонница - Сергей Васильевич Костин

— Я вас не понял, Виктор Михайлович, — твердо сказал я. — Вы задали мне вопрос, я на него ответил. Теперь мне хотелось бы знать вашу реакцию.

— Моя реакция простая, — как-то нарочито вяло, растягивая слова, сказал Бородавочник. — Я в такой ситуации не в первый раз — и даже не в двадцать первый. Ты устал, у тебя кризис, может быть, материальные проблемы.

Тут он сделал паузу. Это был тонкий намек. Контора когда-то давно выдала мне деньги на создание турагентства в Нью-Йорке. Об их возврате, разумеется, речь никогда не шла — это было частью моего внедрения в Америке. Но точно так же никогда не поднимался и вопрос, на какие средства я участвовал в операциях, к которым меня привлекали. Только пару раз, когда агент заламывал очень большую цену, меня спросили, смогу ли я взять на себя эти расходы. Я делал это, даже когда суммы были для меня ощутимыми. Возможно, Бородавочник хотел понимать, не считаю ли я, что я уже давно Конторе ничего не должен, более того, финансировать ее операции мне надоело.

— Деньги здесь ни при чем, — отрезал я.

Я все-таки оставался русским. Американец ухватился бы за эту фразу и, я думаю, закрыл бы этот вопрос раз и навсегда.

— Ты не завербованный агент, на которого всегда можно нажать, если он начинает брыкаться, — миролюбиво продолжил Бородавочник. — Да и у нас, я надеюсь, сложились и личные отношения.

Эсквайр сделал паузу, рассчитывая на подтверждение с моей стороны. Я кивнул — мне действительно упрекнуть его самого было не в чем.

— Но я не хочу, чтобы ты что-то делал в качестве личного одолжения мне — это ясно. Что остается? Для людей, которые работают здесь, есть понятие «долг службы», и с ними такой разговор был бы вообще немыслимым. Но ты живешь там, и это многое меняет. Во всяком случае, для меня.

И здесь Бородавочник был прав. Для него правила игры еще существовали. Я в Конторе мало с кем общался помимо него, но это были молодые волки. А он все-таки — старая школа.

— И какое будет решение? — спросил я. Я из деликатности не хотел подчеркивать, что решение должно быть принято обеими сторонами.

— Решение принимать нам обоим, — произнес за меня Эсквайр и снова вдохнул воображаемый запах со своей верхней губы. — Поживи пару дней, недельку, сколько можешь, у себя на даче, а потом мы снова встретимся. Один вариант такой. Если ты принесешь мне служебную записку с описанием подозрений, что тебя в последнее время пасут, я завизирую ее, и мы тебя законсервируем на неопределенный срок.

— А другой вариант?

— А другой вариант: тебя никогда больше не будут просить сделать работу, для которой сгодится и кто-то другой. Но, поскольку я часто видел тебя в делах из серии «миссия невыполнима» и поскольку ты один из тех, кому я безусловно доверяю, я смогу обратиться к тебе, если для кого-то это будет вопрос жизни или смерти. Так будет честно?

Я видел Эсквайра в разных ситуациях. Но он всегда всех переигрывает.

4

В тишине возник, потом стал отчетливым ровный гул. Я открыл глаза. За окнами, без ставен и занавесок, была кромешная тьма. Электричества в Талукане не было, вероятно, еще со времен последнего коммунистического правителя Наджибуллы. В нашем гостевом доме с наступлением темноты на несколько часов запустили движок, чтобы постояльцы могли поесть, но потом выключили. На улицах, как мы успели заметить, между редкими уличными фонарями даже не осталось проводов. Шум усилился, не оставляя сомнений: над нашим домом пролетал вертолет. А Дед Мороз уверял меня, что у них вертолетам запрещено летать даже днем в условиях плохой видимости!

Я с сожалением снова закутал голову в капюшон куртки. Я надеялся, что за окнами уже посерело, и мне не придется лежать в ожидании хотя бы точечного отключения.

…Так вот, мы виделись с Эсквайром в среду. Пока меня везли на дачу на служебной машине — теперь у Конторы были не «Волги», а «вольво» — я успел пожалеть, что не воспользовался ситуацией и не поблагодарил его сразу за благородное согласие отпустить меня с миром.

Когда мы встречаемся с мамой, я как будто попадаю в кокон. Течение времени прекращается. Мы не виделись пару лет, но как будто я никуда не уезжал и мы расстались только утром. Вторая особенность — вот я вошел в эту дверь, а в следующую минуту я уже выходил из нее. А на самом деле между этими двумя моментами проходили дни, иногда неделя. Однако на этот раз отсчет времени все же был.

Итак, в среду я жалел, что не вышел из игры сразу. В четверг я укрепился в этом мнении и решил на следующий день позвонить Эсквайру. В пятницу утром его мобильный не отвечал, наверное, он был на очередном совещании. Днем я позвонил его помощнику — Бородавочника на месте не было. А к вечеру я уже не был так уверен в своем решении. Эсквайр говорил о вопросе жизни и смерти. Он имел в виду, что сейчас был как раз такой случай? Короче, перезванивать ему я не стал.

В выходные я Эсквайра решил не тревожить. Это из-за границы, во время операции мне приходилось нажимать пожарную кнопку, зная, что его поднимут из постели немедленно, хоть в четыре утра. Будучи в Москве, я признавал его право на личную жизнь. В субботу я думал, не будет ли мне скучно, если моя жизнь ограничится ее видимой и публичной стороной. Конечно, мне больше не придется вести двойную жизнь, врать Джессике, Бобби и всем остальным. Но готов ли я сойти с адреналина?

Еще я думал о ловкости, с которой Бородавочник провел разговор со мной. Сначала жесткость: «Ты знаешь, что я скажу, так что к чему продолжать разговор?» Потом апеллировал к моей сознательности: что, мы, отличники, должны оставить эту страну хищникам и троечникам? А потом вдруг сдал позиции: я тебя понимаю и хорошо к тебе отношусь, так что любое твое решение приму. Он знает, что благородство провоцирует благородство. Хитрый черт! Не исключено, что он всю пятницу бегал от меня, точно просчитав, что в этот день я буду склонен принять другое решение.

Но в воскресенье я позвонил к себе домой, якобы из Ашхабада. Джессика уже соскучилась, у нее начиналась депрессия, и она вылила на меня такой поток тепла, что я был готов завтра же вернуться в Нью-Йорк. На черта мне все это было нужно?! В моей жизни владельца турагентства с международной репутацией хватало и смены обстановки, и путешествий, и новых людей, и увлекательных приключений — и стрессов! Короче, я решил в понедельник прийти к Эсквайру и поставить на этом точку. Я сел и написал бумагу, о которой он говорил — ну, что мне кажется, что меня вот-вот накроет ФБР.

В понедельник утром Бородавочник откликнулся на мобильном и тут же выслал за мной свою «вольво». У него два кабинета — по крайней мере, насколько мне известно: в Лесу и в том конспиративном особняке в переулке возле Пречистенки. В Лесу я был всего один раз — там сложная пропускная система, да и тебя может увидеть слишком много посторонних глаз. Здесь же я перемещался по городу в машине с тонированными стеклами, заезжал во двор, скрытый сплошными воротами, и входил в дом, где меня встречал сам Эсквайр. Таким образом, меня видел только водитель.

Бородавочник был чем-то обеспокоен, возможно, куда-то спешил. Но — я уже знал это по своим предыдущим приездам в Москву — мои дела были для него в эти дни абсолютным приоритетом. Это не просто мое ощущение. Пару лет назад, когда мы сидели с ним в этой самой комнате на Пречистенке, ему позвонили по телефону, по вертушке. Судя по всему, это был адъютант кого-то очень важного, может быть, руководителя всей СВР. «Ну и что, что Кремль? — в какой-то момент раздраженно буркнул Эсквайр. — Чтобы отчитываться о работе, ее кому-то еще нужно делать!» И повесил трубку.