Мятежная - Вероника Рот

Ахнув, я откидываюсь назад, но в последний момент хватаюсь за ствол. Хватит. Я и так достаточно высоко забралась. Приподнявшись на цыпочки, я прищуриваюсь и гляжу в том направлении, откуда доносится звук.

Вокруг только раскинувшиеся поля, полоска пустой земли, ограда, пустыри и здания за ней. Потом вижу, что к воротам подъезжают несколько точек. Они серебрятся в ярких лучах. Легковые машины с черными крышами. Солнечные батареи. Действительно, эрудиты.

Я с шипением выдыхаю воздух. Не позволяя себе задумываться, начинаю переставлять ноги с ветки на ветку и так тороплюсь, что сдираю кору. Как только я оказываюсь на земле, то несусь к домам.

На бегу я считаю ряды деревьев. Семь, восемь. Ветки опускаются ниже, и мне приходится на бегу пригнуться, чтобы миновать их. Девять, десять. Я прижимаю к груди правую руку. Пулевая рана отдает болью на каждый шаг. Одиннадцать, двенадцать.

Добежав до тринадцатого ряда, я бросаюсь вправо, в один из проходов. В тринадцатом ряду яблони стоят плотно, их ветви переплетаются, образуя настоящий лабиринт.

Легкие начинает жечь от нехватки кислорода, но я уже близко к краю сада. Пот стекает по бровям. Я подбегаю к столовой и вламываюсь в дверь, расталкивая в стороны группу мужчин из Товарищества. Он там. Тобиас сидит с краю кафетерия, вместе с Питером, Калебом и Сьюзан. Я едва вижу их сквозь звездочки, мельтешащие перед глазами, но тут Тобиас касается моего плеча.

– Эрудиты, – отвечаю я.

– Едут сюда? – спрашивает он.

Я киваю.

– У нас есть время сбежать?

А вот в этом я не уверена.

К этому времени альтруисты, сидящие у другого конца стола, обращают на нас внимание и собираются вокруг нас.

– Почему мы должны бежать? – спрашивает Сьюзан. – Товарищество объявило эту территорию зоной мира. Они не допустят конфликтов.

– У Товарищества не получится претворить в жизнь политику, – говорит Маркус. – Как можно остановить конфликт с наименьшими потерями?

Сьюзан кивает.

– У нас нет времени, – беспокоится Питер. – Нас увидят.

– У Трис есть пистолет, – напоминает Тобиас. – Попробуем пробиться.

Он направляется к спальням.

– Подожди, – говорю я. – Есть идея.

Я оглядываю толпу альтруистов.

– Переодеться. Эрудиты не могут знать в точности, что мы еще здесь. Мы можем прикинуться членами Товарищества.

– Те из вас, кто не одет в одежды Товарищества, уходите в спальни, – предлагает Маркус. – Остальные распустите волосы, пригладьте их. И пытайтесь подражать поведению членов Товарищества.

Альтруисты, одетые в серое, плотной группой выходят из столовой и быстро пересекают двор, направляясь к гостевому дому. Оказавшись внутри, я забегаю в свою комнату, становлюсь на колени и протягиваю руки под матрас, за пистолетом.

Шарю там пару секунд, а когда нахожу, мне сжимает горло, и я даже глотать не могу. Я не хочу касаться оружия. Нет.

Давай, Трис. Я засовываю пистолет за пояс красных штанов. Хорошо, что они такие мешковатые. Заметив на прикроватном столике флаконы с заживляющей мазью и обезболивающим, прячу их в карман – на всякий случай.

Потом достаю из-за шкафа жесткий диск.

Если эрудиты нас поймают, нас обыщут, и я не хочу снова потерять программу симуляции, с помощью которой лихачи пошли в атаку. Но здесь еще и записи камер слежения, во время того момента нападения, когда мы потеряли наших людей. Кадры смерти моих родителей. Все, что осталось у меня. Поскольку альтруисты не фотографируются, это единственная память о том, как выглядели мама с отцом.

Спустя годы мои воспоминания потускнеют… и я забуду их лица навсегда.

Не будь дурой. Это не настолько важно.

Я сильно, до боли, сжимаю в руке диск.

Тогда почему я так переживаю?

– Не глупи, – говорю я вслух. Я хватаю с прикроватного столика лампу. Вытаскиваю вилку из розетки, сдергиваю абажур на кровать и сажусь, глядя на жесткий диск. Смаргивая слезы, бью основанием лампы по корпусу диска. Появляется трещина.

Бью еще несколько раз, пока корпус диска не раскалывается и куски не разлетаются по полу. Я заталкиваю обломки ногой под шкаф и выхожу в коридор, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Спустя пару минут небольшая группа людей в сером, в их числе – Питер, собирается в коридоре и начинает рыться в стопках одежды.

– Трис, – напоминает Калеб. – Ты все еще в сером.

Я хватаюсь за край серой отцовской рубашки и мешкаю.

– Это папина, – говорю я. Если я ее сниму, то придется оставить ее здесь. Я прикусываю губу, чтобы успокоиться. Мне придется от нее избавиться. Это просто одежда. Вот и все.

– Я надену ее под свою, – предлагает Калеб. – Они не увидят.

Я киваю и хватаю со стремительно худеющей стопки одежды красную рубаху. Достаточно большую, чтобы скрыть пистолет. Ныряю в ближайшую комнату, чтобы переодеться. Возвращаюсь в коридор и отдаю Калебу отцовскую, серую. Дверь открыта, и я вижу, как Тобиас запихивает одежду альтруистов в мусорный бак.

– Как думаешь, члены Товарищества станут лгать, чтобы спасти нас? – спрашиваю я, высовываясь в дверь.

– Чтобы предотвратить конфликт? – уточняет Тобиас и кивает: – Станут, точно.

На нем красная рубашка с воротничком и разодранные на одном колене джинсы. Это сочетание выглядит на нем просто глупо.

– Классный прикид, – говорю я.

Он морщит нос, глядя на меня.

– Единственное, что может прикрыть татуировку на шее.

Я нервно улыбаюсь. Я и забыла про татуировки. Но моя одежда вполне хорошо их прячет от посторонних глаз.

Автомобили эрудитов въезжают на территорию Товарищества. Их пять, серебристых с черными крышами. Моторы жужжат, колеса постукивают, перекатываясь через неровности. Я ныряю обратно в дом, Тобиас возится с запором на крышке бака.

Машины останавливаются, двери распахиваются. Выходят пятеро мужчин и женщин в синей одежде Эрудиции.

И еще человек пятнадцать в черной одежде Лихачества.

Когда лихачи подходят ближе, я замечаю у них на руках полоски синей ткани. Это означает союз с Эрудицией. Фракцией, которая поработила их сознание.

Тобиас берет меня за руку и ведет внутрь дома.

– Я не думал, что наша фракция может вести себя настолько глупо, – говорит он. – У тебя есть пистолет?

– Да, – отвечаю я. – Но не уверена, что смогу точно стрелять с левой руки.

– Надо над этим поработать, – говорит он. Инструктор – он и есть инструктор.

– О’кей, – соглашаюсь я, слегка дрожа. – Если живы останемся.