Демон ревности - Галина Владимировна Романова

— Что ты оформила, девочка? Что — «все»? — после тягостной паузы спросил Лапин, долго перед этим откашливаясь. — Вообще все-все?

— Нет, дядя Сережа. Конечно нет. Я же не могу, — рассмеялась Катерина звонко, по-девчачьи. — Я оформила на Илью свою фирму. То есть передала ему все акции.

— Оформила у нотариуса, конечно? — продолжал допрос Лапин, швыряя свою салфетку мимо стола.

— Разумеется. — Улыбка Катерины чуть померкла. — А что не так-то, дядя Сережа? Вы же знаете, что эта фирма у меня камнем на шее. Я ничего не понимаю в бизнесе.

— Неразумное решение, девочка.

Лапин встал, с грохотом отодвинул стул. Хорошо не опрокинул. Кивнул Катерине, нелюбезно обронил, что она могла бы и посоветоваться, и пошел к выходу. У самых дверей остановился, обернулся на Илью и махнул двумя растопыренными пальцами сначала в сторону собственных глазниц, потом в сторону Ильи.

— Помни, я за тобой наблюдаю, — проговорил Лапин на прощание и ушел.

Остаток дня прошел в какой-то суматохе. Катя носилась все время по дому с кожаной папкой, заставляя Илью припрятать ее куда-нибудь. А куда он мог спрятать акции теперь уже собственной фирмы в не чужом уже теперь доме? Она и дом, оказывается, оформила на него. И дом!

Дуреха. Вот дуреха.

Потом она собачилась с Клавдией, которая упрекала ее в недальновидности.

— Э-ээх ты, дурында! — скрипела домработница едва слышно, но Илья подслушал. — Отец наживал-наживал, а ты профукала за день.

— Отстань, — огрызалась Катя.

— Он вот к жене своей вернется, а ты ни с чем останешься. Дом на него оформила! Он выгонит тебя отсюда и жену свою приведет. А деньги-то? Деньги где возьмешь? На что жить станешь?

— Есть на что! У меня счетов за границей — внукам хватит. Чего это он к жене своей вернется, а, скажи? — задохнулась от возмущения Катерина. — Совсем спятила на старости лет? Он меня любит, поняла!

— Тебя, может, и любит, а ее жалеет. Видала я, как он на нее смотрел, когда ты ее тут позорила.

— Я ее не позорила.

— Позорила, и еще как. Ты же нарочно ее сюда позвала? Нарочно. Хотела унизить? При нем унизить хотела? Ох, дурочка! Ничего-то в жизни еще не понимаешь. — Клавдия обняла свою упирающуюся воспитанницу, погладила по голове. — Если он ее жалеет, то, значит, не разлюбил вовсе. Слишком многое их связывает, слишком. Пятнадцать лет — это не две недели, Катюшка. Он всегда ее помнить будет. И погоди, еще станет ей деньгами помогать. Твоими, между прочим, деньгами.

— Такого не будет! Я уничтожу эту старую вешалку! Вот увидишь, я найду способы.

О господи!

Илья привалился спиной к прохладному выступу стены, за которым подслушивал. Лоб покрылся испариной. Ноги предательски подрагивали.

Это не закончится никогда. Никогда!

Старая ведьма станет Катю настраивать против него, будет жужжать, науськивать. Катя станет ревновать, устраивать ему сцены, ее характер будет портиться. Кира продолжит их преследовать, будет постоянно напоминать о себе. О своей непроходящей любви.

Куда он вляпался?! Это же просто кошмар, а не жизнь. И этот кошмар не закончится никогда!..

Она спала? Или нет? Что-то странное с ней происходило, непонятное. Она снова очутилась в старом летнем домике, который специально для нее много-много лет назад построил в саду отец.

Домик был совершенно крошечным. Шесть ее шагов в длину и шесть в ширину. Но отец авторитетно заявлял, что это целых девять квадратов. То есть три на три метра.

— Это и не домик вовсе, дочка, — посмеивался отец в густую щетину. — Это твоя светелка. Добротная, уютная.

Что такое светелка, она в ту пору не знала, но с отцом была согласна — ее маленький летний домик получился милым, уютным и светлым.

Ей поставили там красивую кроватку с резной спинкой, с самой настоящей пуховой периной, грудой подушек, толстым одеялом и пухлым атласным покрывалом в мелкий цветочек. Рядом с кроваткой столик, над ним зеркало. В угол втиснули старинный одежный шкаф, отреставрированный отцом и доведенный до блеска. Пара стульев, один у столика, второй у входа. Большая шкура непонятного животного легла на деревянный пол. Окошко располагалось напротив двери, в изножье кровати. Мама сшила из такого же атласа в цветочек, как и покрывало, шторы, заставляла Киру перехватывать их на день толстыми витыми шнурами апельсинового цвета. Эту процедуру Кира не очень любила и шторы на ночь старалась не задергивать.

Как же славно там бывало по утрам!

Она просыпалась и какое-то время не открывала глаза. Лежала и слушала, как шуршат листьями яблони за окном, поют птицы, где-то за соседним забором истошно орет курица, громко урчит кот, которого мама постоянно гоняла веником за наглость. Потом она приоткрывала глаза и наблюдала за солнечными стрелами, прокравшимися сквозь яблоневые ветки в комнату. Крохотные пылинки, потревоженные светом, казались позолоченной сахарной пудрой, из которой пекут свои пирожные эльфы, а их в ее комнате живет видимо-невидимо. Точно-точно, она знала, что живут!

Потом раздавались тяжелые шаги мамы, распахивалась дверь, и волшебство исчезало.

— Вставай, Кирюша, вставай. Завтракать пора.

Все сейчас было так и не так. В теле будто вовсе не ощущалась веса, только странная легкость. Мелькали какие-то странные сполохи, как если бы на улице был ветер и ветки яблонь драли в клочья настырный солнечный свет, намеревавшийся пробиться к ней в комнату. Шаги. Тяжелые шаги, как у мамы, когда она взбиралась по трем ступенькам к ней в домик, чтобы позвать на завтрак.

Но это же не мама. Ее не может быть, ее давно нет! И отца нет. Они как-то быстро ушли друг за другом много лет назад. И домика того нет, где она нежилась под толстым теплым одеялом.

Где она? Что с ней? Кто ходит? Откуда такой странный дергающийся свет?

Кира снова зажмурилась и постаралась вспомнить, что с ней было до того, как она проснулась. Долго не получалось. Мысли ускользали, как рваные клочья утреннего тумана, потревоженного солнцем. А потом вдруг…

— Здравствуйте, Кира Степановна.

Катерина позвонила ей после обеда. Точно, Кира только-только успела застегнуть молнию на дорожной сумке, которую набила не пойми чем перед путешествием. Она бы и не поехала никуда, Ирка настаивала. А когда узнала о происшествии на обеде, куда ее пригласили, готова была за шиворот оттащить ее к трапу самолета. Любого.

— Здравствуйте, — осторожно поприветствовала соперницу Кира. И тут же суетливо затараторила: — Вы простите, у вас что-то срочное? Я просто спешу очень.

— Я не отниму у вас много времени, — пообещала нежнейшим из нежнейших голосков Катерина.

И Кира ее тут же возненавидела много сильнее прежнего. За манерность, за мягкие интонации, за показную нежность.