Байки доктора Данилова 2 - Андрей Шляхов

— Читайте карту, я там все подробно описал. И статус, и анамнез, и сколько она выпила по ее собственному признанию, — поняв, что дело пахнет керосином, Иванов-Петровский ушел в глухую оборону, а карту вызова он заполнил идеально, не придерешься.

— Так в сознании она была, или без сознания?

— Читайте карту…

Поняв, что выбить из Иванова-Петровского признание в провоцировании рвотного рефлекса у «бессознательной» пациентки (какой дурак стал бы это делать?) не удастся, Сестричкин решил зайти с другого боку. Он был не из тех, кто быстро сдается. Кремень, а не просто мужик!

— А что с мужем пациентки? — спросил он, по-ленински прищурившись. — Вот вы говорите, что он тоже не понимал ваши вопросы, например — не смог сказать, есть ли дома тазик. А почему вы его не осмотрели?

— Да потому что он не предъявлял жалоб! — ответил Иванов-Петровский. — И вообще выглядел здоровым, хоть и был пьян.

— Откуда вам знать, пьян он был или нет, если вы его не осматривали? — парировал Сестричкин. — То, что человек ведет себя неадекватно, не означает, что он пьян. Может, у него случился инсульт? Может, обострилась шизофрения? Как вы, врач, могли пройти мимо, не осмотрев человека, который возможно нуждался в вашей помощи? Да еще во время работы, при исполнении… Да врач даже в нерабочее время не имеет права проходить мимо, когда что-то не так! Вы же КЛЯТВУ давали…

По части пафоса и красивых речей Сестричкину не было равных. Оба МХАТ-а плакали по такому знатному кадру горькими слезами.

— Не имею, — внезапно согласился Иванов-Петровский. — Тут вы правы. Опять же — клятву давал, то есть — присягу. Поэтому хочу прямо сейчас вас осмотреть. Уж больно неадекватно вы себя ведете, Володя Валерьевич. Полчаса уже несете какую-то пургу. Вдруг у вас инсульт? Или это — обострение шизофрении? Расскажите, пожалуйста, как все началось?

Минут десять, если не больше, Сестричкин истерил, топая ногами и брызгая слюной. Иванов-Петровский спокойно наблюдал за происходящим и время от времени понимающе подмигивал двум другим членам комиссии — ну видите же, совсем не в себе человек. Закончив свою «арию», Сестричкин сказал:

— Завтра в десять придете за трудовой книжкой!

— На вашей могиле будут хорошо расти цветы, — ответил Иванов-Петровский.

— Почему вдруг? — опешил Сестричкин, ожидавший чего-то нехорошего, но никак не этого.

— Потому что в удобрениях недостатка не будет, — объяснил Иванов-Петровский.

Назавтра Иванов-Петровский увидел в трудовой книжке запись об увольнении по инициативе администрации. Он пошел с книжкой к главному врачу и вкратце объяснил незаконность подобного увольнения и свое желание оспаривать его в судебном порядке. По одной такой необоснованной жалобе увольнять? Ай, не смешите! Сестричкину нахамил? В чем?! Где?! Когда?! Он сам требовал обращать внимание на всех неадекватных. Может, у человека инсульт? Или обострение шизофрении?

Запись изменили на увольнение по собственному желанию. Однако Сестричкин поклялся своей честью (нашел же, чем клясться, бедолага!), что Сидоров в Москве и Подмосковье не сможет никуда устроиться даже санитаром.

И напакостил ведь, сучий потрох. Когда Сидоров пришел устраиваться на ведомственную «скорую» МВД, его там встретили с распростертыми объятьями. «Завтра же приходите оформляться, а послезавтра — на дежурство, у нас народу не хватает», сказала начальница. А назавтра глазки в пол и «извините, все ставки заняты, ошибочка вышла». Ясно же, какая это «ошибочка». Позвонили Сестричкину, а тот навел шороху…

Помыкавшись с месяц, Иванов-Петровский устроился врачом в приемное отделение крупной скоропомощной больницы. Там с кадрами было настолько плохо, что брали всех подряд, лишь бы диплом врачебный был. Спустя год Иванова-Петровского назначили исполняющим обязанности заведующего отделением, а еще через полгода приставку «исполняющий обязанности» убрали… Сейчас он работает заместителем главного врача по медицинской части. Такие вот дела.

Как растут цветы на могиле Сестричкина я не знаю, не было случая проверить. Да и желания, признаться, тоже не было. Но хочется верить, что растут они хорошо, цветут по весне буйным цветом. Всегда же хочется верить в лучшее…

Фельдшер Авдеева была сильно и безнадежно влюблена в доктора Сабанова, у которого был роман-любовь с диспетчером Козоровицкой. Крутили они этот роман в квартире Авдеевой, которая два раза в неделю отдавала им ключи, а сама ночевала на подстанции, благо та находилась рядом.

— Какого хрена, Лена? — интересовались близкие подруги, посвященные в сердечные тайны Авдеевой. — Как ты можешь своими руками… То есть — чтоб в твоей квартире… Ну вообще!

— А может мне приятно, что он хоть так в моей постели бывает… — отвечала Авдеева. Прозвище у нее было «Мать Тереза». Ехидный водитель Дулов добавлял: «…два зуба, четыре протеза».

— Вот плюну на все и уйду органами торговать! — кричал на всю подстанцию доктор Кочергин в ответ на каждую начальственную нахлобучку.

Несведущие новички ужасались… На самом деле Кочергин грозился уйти в помощники к тестю, торговавшему мясом и птицей аж на четырех московских рынках. Но об этом знали только посвященные.

— А у тестя он будет орать: «уйду людей мучить», — говорила старший фельдшер Федотова, ненавидевшая Кочергина по глубоким личным мотивам (когда-то она упустила шанс из Федотовой стать Кочергиной).

28 апреля считается днем рождения службы скорой медицинской помощи в России и профессиональным праздником — Днем работников скорой медицинской помощи.

На Энской столичной подстанции работал фельдшер Боря Сорокин. И был у Бори пунктик (а кто из нас не без греха?) — он не мог покупать сахар. Вот не мог отдавать за этот прозаический продукт свои кровные гроши, как заработанные, так и вымогнутые на вызовах. Но при этом Боря любил сладкий чай, чтоб не меньше трех ложечек с верхом на стакан.

Вообще-то на «скорой» народ простой и душевный. Другие там не особо приживаются. Забыл, к примеру, человек дома паек, так народ его в складчину поддержит — не голодать же на дежурстве. Жена фордыбачит — так найдется, кому утешить. Муж объелся груш и не оказывает внимания — кто-то из коллег заполнит пустоту в душе. Но при всей простоте нравов есть одно строгое табу — чужого без спросу брать нельзя. Даже если хозяин сахара на вызове, а тебе приспичило выпить чаю, нельзя отсыпать сахарку и потом в этом признаться. Сначала спроси, а пока не спросил то этого сахара или чего-то другого для тебя не существует. Надо сказать, что подобная строгость оправдана, поскольку есть грани, через которые нельзя переступать, ибо обратного пути не будет.

Боря не только внаглую брал чужой сахар, доверчиво оставленный на кухонном столе, он еще мог и чужой шкафчик скрепкой отмыкнуть для того, чтобы отсыпать грамм двести себе в пакетик и унести домой. А что делать, если дома нет сахара? Покупать? Ой, не смешите, а то я просыплю… Когда Борю стыдили, он отвечал: «Ну как же вам не стыдно из-за трех ложек сахара кипиш поднимать?». И смотрел при этом ясным ленинским взглядом с характерным прищуром. У народа опускались руки. Ну не бить же его, козла этакого, за три ложечки сахара и даже за десять.