Конец мира – это только начало - Питер Зейхан

Но это не так.

Эпоха после холодной войны стала возможна только благодаря сохраняющейся американской приверженности парадигме безопасности, которая приостанавливает геополитическую конкуренцию и субсидирует глобальный порядок. С изменением условий безопасности времен холодной войны эта политика больше не соответствует потребностям. То, что мы все считаем нормальным, на самом деле является самым искаженным моментом в истории человечества. Это делает его невероятно хрупким.

И он закончился.

История... нас

Разные люди ведут себя по-разному. Я не говорю о культурных различиях, которые возникают из-за географии между такими разными группами, как румыны и русские, руандийцы и розуэлльцы. Вместо этого я имею в виду горизонтальные слои внутри общества: различия по возрасту.

Дети ведут себя иначе, чем люди после окончания колледжа, чем родители среднего возраста, чем люди "опустевшего гнезда" (чьи дети выросли и разъехались из родительского дома, прим. пер.), чем пенсионеры. Сложите их в стопку, и вы получите современную экономику. Разделите их, и вы сможете определить многие из современных тенденций, разрушающих глобальную систему. Современная структура населения - технический термин "демография" - является прямым результатом промышленной революции.

ОТКАЗ ОТ ФЕРМЫ

Важно то, где мы живем. Одной из определяющих черт эпохи после Второй мировой войны является массовая урбанизация. Этот процесс урбанизации происходил разными путями и с разной скоростью в разные эпохи. В значительной степени отличительной чертой является время. Не всё в промышленной революции произошло сразу.

Общепризнанный первый шаг промышленной революции произошел в дремотном мире текстиля. Доиндустриальная текстильная промышленность обычно была кустарным производством. Разнообразное растительное и животное сырье требовало различных методов обработки, начиная от резки, ломания, трепания, кипячения, сортировки, стрижки и заканчивая чесанием. После того как сырье подвергалось определенной обработке, его можно было скручивать или мотать в пряжу или нити, сматывать в более толстую пряжу и, наконец, ткать на ткацком станке, вязать спицами или крючком. Все это было довольно утомительно, по определению трудоемко, и мало кто получал от этого настоящее удовольствие* (Иронично, что за исключением, пожалуй, современных хипстеров, которые только и наслаждаются этим).

Это не означает, что на этом нельзя было делать деньги, и первыми этим заинтересовались британцы. Они начали с использования сверхдешевого индийского труда (именно южноазиатского "индийского", а не североамериканского "индейского" (в английском языке и для американского читателя это уточнение необходимо, т.е. индийцы и индейцы обозначаются одним словом, прим. пер.)) для выполнения всей утомительной, надоедливой работы. Ост-Индская компания, основанная в 1600 году для ввоза специй, чтобы сделать английскую еду менее отвратительной, к концу века перешла к распространению индийских тканей по всей империи. Все имперские граждане узнали о доступном хлопке, муслине, бязи и даже шёлке. Почувствовав вкус прибыли от чужого труда и обнаружив, что практически все индийские ткани лучше, чем шерсть, которая использовалась в британской текстильной промышленности, британцы стремились делать всё лучше и лучше.

В 1700-х годах британцы начали импортировать хлопок - сначала с Индийского субконтинента, а затем из американских колоний, превратившихся в Соединенные Штаты, - и начали строить более крупномасштабную текстильную промышленность. По мере того как шли годы и росла прибыль от переработки хлопка и производства текстиля, рабочие и начальники разрабатывали новые причудливые способы повышения производительности, сложности и долговечности. Летающие челноки, прядильные колеса, водяные рамы, прялки, прядильные мулы, паровая энергия, хлопковые джины, жаккардовые ткацкие станки, батоны с переменной скоростью, синтетические красители. Одно за другим новые изобретения увеличивали возможности в плане скорости, объема и стоимости. К 1800 году все эти (и другие) изобретения были широко распространены по всей Британии.

Изобретения накладывались на изобретения до такой степени, что в начале 1800-х годов хлопчатобумажные товары составляли 40 процентов стоимости британского экспорта. На этом история не закончилась. В то же время, когда британцы экспериментировали с миллионом вариантов того, как прясть, ткать и шить, они переходили от древесного угля к коксу, от чугуна к кованому железу, от чугуна к стали, от водяных колес к паровым машинам. Ручные инструменты уступили место токарным и фрезерным станкам, на которых можно было изготавливать инструменты, позволяющие производить химические вещества.

Постепенно люди всё больше находили работу в разработке, внедрении и совершенствовании этих новых технологий. Почти все новые технологии требовали массового размещения на конкретных рабочих местах с установленным оборудованием. Старая кустарная текстильная система была основана на фермах или ранчо и приводилась в действие ветром (или, скорее, человеком). Новая промышленность требовала городских условий и работала на угле. В погоне за деньгами сельская местность опустела. Города становились городами. Концентрация людей породила свои собственные проблемы, что вызвало потребность в медицине, санитарии, транспорте и логистике и привело к инновациям в этих областях. И каждое из этих сотен технологических усовершенствований меняло отношение людей к экономике, ресурсам и месту.

Правительства начали содействовать предоставлению или сами предоставлять массовые услуги - все, от электричества до здравоохранения, и эти услуги легче предоставлять в плотных городских кварталах, чем в разбросанных сельских районах. Люди массово переезжали с ферм в города, стремясь к более высокому уровню жизни при меньших затратах усилий.

Второй аспект промышленной революции показал соответствие отношений между людьми и географией: разработка химических удобрений, пестицидов и гербицидов. С их появлением в середине 1800-х годов довольно часто наблюдалось утроение (или даже больше) сельскохозяйственной продукции на акр при одновременном снижении трудозатрат. Экономика сельского хозяйства изменилась безвозвратно. Теперь не города тянули людей с ферм, а фермы толкали людей в города.

Эффект появления новой городской промышленности и новой гиперпродуктивной сельской местности привел к тому, что все мы стали жить в городах, породив множество проблем, с которыми человечество сталкивается и по сей день. Самое драматичное влияние, безусловно, оказала рождаемость. На ферме рождение детей часто было более экономически обоснованным решением, чем любовью. Дети были бесплатной рабочей силой, которая де-факто была привязана к экономическим потребностям родителей. Существовало понимание - уходящее корнями в тысячелетия культурных и экономических норм - что дети либо возьмут на себя управление фермой, когда их родители состарятся, либо, по крайней мере, не уедут далеко. Расширенная семья образовывала племя, которое последовательно поддерживало друг друга. Эта культурно-экономическая динамика сохранялась с самого начала истории, вплоть до консолидации мира на империи и национальные государства.

К большому огорчению моей мамы, урбанизация выбросила эти нормы в окошко. Переезд с разросшейся фермы на участок в четверть акра в маленьком городке, а тем более в многоэтажный дом в густом мегаполисе - и экономика детей рушится. Для детей больше нет столько работы. Но детей по-прежнему нужно одевать и кормить. Поскольку продукция фермы больше не находится у родителей под рукой, за еду нужно платить. Даже при наличии летней подработки и разноса газет, лучшее,