Америка - Франц Кафка

— В таких случаях не извиняются, — сказал господин Грин, ловко разделывая голубя, — совсем напротив, я даже рад провести вечер в столь приятной компании, вместо того чтобы в одиночестве ужинать дома, где мне прислуживает старенькая экономка, до того дряхлая, что пройти от двери до моего стола для нее уже большой труд, и я могу подолгу сидеть, откинувшись на спинку кресла и дожидаясь, пока она одолеет этот путь. Только недавно я настоял, чтобы слуга приносил блюда к двери столовой, но путь от двери до моего стола — ее привилегия, насколько я ее понимаю.

— Бог мой! — воскликнула Клара. — Вот это преданность!

— Да, есть еще на свете преданность, — подтвердил господин Грин и отправил в рот кусок голубя, язык его, как случайно заметил Карл, жадно устремился навстречу пище. Карлу чуть не сделалось дурно, и он встал. Почти одновременно господин Поллундер и Клара схватили его за руки.

— Вы должны посидеть еще, — сказала Клара. А когда он снова уселся, она шепнула: — Скоро мы вместе исчезнем. Потерпите.

Между тем господин Грин хладнокровно занимался своим ужином, будто господину Поллундеру и Кларе сам Бог велел успокаивать Карла, когда того тошнит.

Трапеза весьма затянулась из-за тщательности, с которой господин Грин подходил к каждому блюду; хотя он неизменно, без признаков усталости, готов был приняться за всякое новое блюдо, впечатление и впрямь было такое, словно он собрался основательно отдохнуть от своей старушки экономки. Время от времени он хвалил фройляйн Клару за умение вести домашнее хозяйство, что ей явно льстило, а вот Карла так и подмывало дать ему отпор, как обидчику. Но господин Грин этим не ограничился, он, не поднимая глаз от тарелки, несколько раз посетовал на бросающееся в глаза отсутствие аппетита у Карла. Господин Поллундер взял аппетит Карла под защиту, хотя, как хозяину дома, ему бы следовало тоже потчевать Карла. И в самом деле, чувствуя принуждение, Карл страдал в продолжение всего ужина так ощутимо, что вопреки лучшим побуждениям истолковал высказывание мистера Поллундера как недружелюбное. И по причине этого своего состояния он то неприлично быстро поглощал огромные куски, то, утомленный, снова опускал вилку и нож и замирал точно истукан, так что слуга, подававший на стол, частенько не знал, как к нему подступиться.

— Я завтра же расскажу господину сенатору, как вы обидели фройляйн Клару, не прикасаясь к ужину, — сказал господин Грин и подчеркнул шутливость своих слов, взмахнув столовым прибором. — Вы только взгляните, как девочка огорчилась, — добавил он и ухватил Клару за подбородок.

Она не возмутилась, только закрыла глаза.

— Ах ты малышка! — воскликнул господин Грин, откинулся на спинку стула и сыто засмеялся; лицо у него побагровело. Тщетно Карл пытался объяснить себе поведение господина Поллундера. Тот сидел, глядя в свою тарелку, словно самое важное происходит именно там. Он придвинул стул Карла ближе к себе и, когда говорил, обращался ко всем, а Карлу ничего особенного не сообщал. Напротив, он допускал, чтобы Грин, этот старый прожженный нью-йоркский холостяк, недвусмысленно прикасался к Кларе, чтобы он обижал Карла, гостя Поллундера, или по меньшей мере обращался с ним как с ребенком и вообще позволял себе невесть что.

После ужина — когда господин Грин заметил общее настроение, он первым поднялся из-за стола и до некоторой степени поднял всех — Карл в одиночестве отошел к большому, разделенному тонким белым переплетом окну, обращенному на террасу, а на самом деле — как он заметил, подойдя ближе, — являющемуся дверью. Куда девалась антипатия, которую господин Поллундер и его дочь вначале питали к Грину и которая тогда казалась Карлу необъяснимой? Теперь они стояли рядом с Грином и поддакивали ему.

Поллундер угостил Грина сигарой из тех, о толщине которых дома отец иногда рассказывал как о факте, какового, по всей вероятности, никогда собственными глазами не видел; дым от нее расплылся по залу, донося авторитет Грина даже в уголки и ниши, куда он лично никогда бы не втиснулся. И хотя Карл стоял поодаль, в носу у него свербило от дыма, и поведение господина Грина, на которого он со своего места резко оглянулся, показалось ему гнусным. Теперь он уже не исключал, что дядя так долго отказывал ему в разрешении на этот визит именно по той причине, что знал слабохарактерность господина Поллундера и оттого, если и не предвидел точно, но все-таки предусматривал возможность, что Карла чем-то оскорбят. И эта американская девушка ему не понравилась, хотя в воображении она вовсе и не представлялась ему этакой раскрасавицей. С тех пор как ею занялся господин Грин, Карл даже поразился, какой красивой она умела быть, и в особенности тому, как сияли ее непомерно кокетливые глаза. Он никогда еще не видел юбки, которая бы так плотно, как у нее, обтягивала тело; маленькие складки на светлой, тонкой и прочной ткани подчеркивали, до чего туго она натянута. И все же Карла к ней ни капли не тянуло, и он предпочел бы не ходить в ее комнаты, а открыть вместо этого дверь террасы, на ручку которой он предусмотрительно положил ладонь, сесть в автомобиль или, если шофер уже спит, в одиночку прогуляться до Нью-Йорка. Ясная ночь с благосклонной полной луною была открыта каждому, а праздновать под чистым небом труса казалось Карлу нелепым. Он представил себе — и впервые ему стало уютно в этом зале, — как утром (раньше он едва ли доберется до дому) удивит дядю. Карл, правда, никогда еще не бывал в его спальне и даже не знал, где она расположена, но об этом можно и спросить. Потом он постучит в дверь и, услышав «Войдите!», вбежит в комнату, огорошив милого дядю, которого до сих пор всегда видел тщательно одетым, застегнутым на все пуговицы, застав его в кровати в ночной рубашке, — дядя с изумлением уставится на дверь. Вероятно, само по себе это не представляет ничего особенного, но только подумать, что может воспоследовать. Наверное, он впервые позавтракает вместе с дядей: дядя — в постели, он — в кресле, а завтрак — на столике между ними; наверное, этот совместный завтрак отныне войдет в привычку; наверное, после такого вот завтрака они неизбежно станут встречаться чаще, чем прежде (не только по разу в день), и, естественно, смогут откровеннее беседовать друг с другом. В конце-то концов лишь из-за недостатка откровенности он был сегодня непослушен или, вернее, строптив. И если даже он сегодня останется здесь на ночь — увы, похоже, так и будет, хотя его оставили здесь, у окна, развлекаться на собственный манер, — быть может, этот злосчастный визит ознаменует поворот к лучшему в отношениях с дядей; быть может, и дядя думает о том же сегодня вечером в своей спальне.

Несколько успокоившись, он обернулся. Клара стояла перед ним и говорила:

— Неужели вам вовсе у нас не нравится? Ну же, будьте как дома! Пойдемте, я попробую сделать последнюю попытку и приручить вас.

Она провела его через весь зал к двери. Сбоку за столиком сидели старшие, перед ними пенились в высоких бокалах напитки, которые были Карлу незнакомы, и он бы с удовольствием их отведал. Господин Грин облокотился на стол, придвинув лицо как можно ближе к господину Поллундеру; не зная господина Поллундера, вполне можно было бы предположить, будто здесь обсуждают не бизнес, а замышляют преступление. Господин Поллундер проводил Карла к двери дружелюбным взглядом, тогда как Грин, хотя обычно люди волей-неволей повторяют взгляд собеседника, — Грин даже не взглянул на Карла, который усмотрел в этом Гринову убежденность, что каждый из них — Карл сам по себе, Грин же — должен полагаться только на свои способности, соответствующие светские отношения между ними возникнут со временем, в зависимости от победы или поражения одного из противников. «Если он так думает, — сказал себе Карл, — то он просто дурак. Мне на самом деле от него ничегошеньки не нужно, и пусть он оставит меня в покое».