Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура - А. Кошелев

Впрочем, всего этого я уже не застал. 12 июля, во время очередного боевого вылета, сразу после того, как сбил седьмой по счету японский истребитель, я сам попал под пулеметную очередь. Разрывная пуля угодила мне в правую ногу, но, к счастью, не взорвалась. Помню сильный удар, от которого стопа соскочила с педали; помню, как горючее из перебитого бензопровода хлынуло мне в лицо, заливая очки. Автоматически бросаю машину влево, уходя из-под повторного удара, отстегиваю ремни — самолет вот-вот вспыхнет, надо прыгать, иначе сгорю заживо, ведь одежда насквозь пропитана бензином. Я уже подтянулся было, чтобы перевалиться через бортик кабины, но тут вспоминаю инструктаж Митрофана Ноги — если я покину машину здесь, над пустыней, за сотню километров от родного аэродрома, мне с перебитой голенью не выжить в монгольской глуши. Нет, лучше уж сгореть, чем стать добычей волков и шакалов. Решаю тянуть домой, благо мотор пока работает. Управляя левой ногой — правая совсем не слушается, — разворачиваю машину на запад. Дышать тяжело от бензиновых паров, от потери крови начинает кружиться голова, видимости почти никакой — очки залиты горючим, все как в тумане, а снять их нельзя: бензин выест глаза. И ни в коем случае нельзя менять режим работы двигателя, чтобы не спровоцировать возгорание. Вот так и летел, каждую секунду ожидая пожара. Не помню, сколько продолжался этот полет — кажется, целую вечность. Несколько раз пытался сориентироваться, приподняв очки, но только обжег глаза. Как мне удалось практически вслепую, теряя сознание от боли и кровопотери, на последних каплях горючего все-таки дотянуть до аэродрома — сам не пойму. Друзья говорили — чудом. Мотор остановился, когда я уже заходил на посадку. Приземлился прямо на фюзеляж; меня вытащили из кабины и уложили на носилки. Потом — провал, и вот я уже на операционном столе. Глаза не открываются — заплыли от химического ожога. Слышу, хирург говорит: «В ноге пять отверстий; одна пуля застряла, остальные навылет». Потом, вытащив эту неразорвавшуюся пулю, спрашивает: «Возьмете на память?»

«Выбросьте ее в мусор», — ответил я.[4]

…Прошли годы, раны зажили, а боль не прекращалась — осколок вышел наружу лишь 45 лет спустя. Столько времени пролетело после халхингольских событий — две трети века! — а помнится все до мелочей. Мне не забыть те степные просторы, голубое небо и неистово-яркое солнце…

Признаться, война на Халхин-Голе началась для нас неудачно. Мы, по существу, были к ней не готовы. Первый бой, состоявшийся 28 мая, наша эскадрилья проиграла вчистую — мы еще не умели вести атаку, да и материальная часть оказалась неисправной.

Только взлетели, у моего двигателя отказала тяга — винт вращается вхолостую, самолет, сломав строй, начинает отставать от эскадрильи; я попытался увеличить обороты, но мотор остановился намертво. Пришлось идти на вынужденную посадку. Выпрыгиваю из кабины, осматриваю свой И-16 — никаких повреждений не заметно, только капот двигателя и нижняя поверхность центроплана забрызганы маслом. Хорошо хоть, аэродром рядом — пригнали оттуда машину-пускач, взяли мой самолет на буксир и притащили обратно. Вскоре вернулись и остальные истребители эскадрильи — так что, можно сказать, наш первый вылет закончился, едва начавшись. Я пошел докладывать о неисправности командиру — тот меня облаял, хотя моей вины в остановке мотора не было. Ладно.

Как «безлошадного», меня оставили дежурным по посадочной площадке, поэтому в первом бою мне лично участвовать не довелось, но результаты его я видел собственными глазами. Когда со стороны озера Буир-Нур показались три японских самолета, наша эскадрилья вновь получила приказ на взлет. Исправные истребители — а их осталось всего семь — поднимались в воздух один за другим, по мере готовности, и ушли на боевое задание поодиночке, сильно растянувшись, на большой дистанции друг от друга. Эта ошибка стоила нам очень дорого.

Проводив ребят, я подготовил все к их возвращению — горючее для дозаправки, «полуторку» с пусковым устройством, боеприпасы — и пошел встречать на посадочную полосу. Долго ждать не пришлось — уже минут через 20 на аэродром вернулся первый из наших истребителей. Смотрю, и у него капот мотора забрызган маслом. Из кабины вылезает Саша Мурмылов и матерится вовсю — на его самолете обнаружилась та же неисправность, что и на моем: мотор не тянет, винт вращается вхолостую. Спрашиваю: самураев встретили? Тут уж он совсем осатанел — оказывается, когда он нагнал японцев, тех уже было не трое, а больше дюжины, а наших вокруг никого; японцы навалились на него всей группой, сверху, прижали к земле, так что он чудом вывернулся и еле-еле оторвался от преследования; тут еще и мотор забарахлил — случись это минутой раньше, когда он еще не вышел из боя, ему бы точно крышка, а так он умудрился дотянуть до аэродрома.

Дальше — больше. Только мы откатили Сашин самолет с летного поля в заросли камыша возле озера, где уже стоял мой истребитель, — смотрим, еще один наш И-16 планирует на посадку с остановленным винтом и приземляется поперек посадочной полосы. На крыло выбирается Толя Орлов — весь мокрый от пота и тоже злой как черт. Срывает шлем — и с размаху о землю. Спрашиваю: что, и у тебя двигатель отказал? Он орет: «Да разве так воюют?! Мало того, что винт не тянет — так мы еще и сами подставляемся: японцев много, а мы подходим к ним поодиночке, как беспомощные цыплята, вот они и клюют нас по одному!»

Делать нечего — подгоняем пускач и буксируем уже третий по счету неисправный истребитель в камыши. Тем временем со стороны озера появляется очередной И-16 — у этого мотор вроде работает исправно — и аккуратно приземляется возле посадочного знака. По номеру вижу, что это машина капитана Савченко. Но не успели мы подбежать к нему, как слышим за спиной пулеметные очереди. Оборачиваемся — с востока на бреющем, всего метрах в десяти от земли, несется наш И-16, а на хвосте у него висит японский истребитель. Капитан отреагировал первым — прибавил оборотов и сразу пошел на взлет, вдогонку за японцем. Но тот не принял боя — заметив спешащего на выручку Савченко, прекратил преследование, резко отвернул влево и скрылся из виду.