Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике - Мартина Лёв

Итак, в отличие от посвященных городам рыночных исследований, которые все еще сильно сосредоточены на акторах и решениях, социологические (см. также Berking е.a. 2007) и культурно-антропологические (Abu-Lughod 1999; Lindner/Moser 2006) указывают на то, что в городе существуют структуры, которые влияют на деятельность независимо от конкретных акторов. Обнаруживаются типичные паттерны действия, повторяющиеся в истории каждого города, при том что группы акторов меняются (Lindner/Moser 2006; см. также Роденштайн в этом сборнике). Обнаруживается, что, несмотря на сравнимые исходные условия, пути развития городов бывают различны (Taylor et al. 1996), и очень сильно различаются преобразования и формы практик, связанные с проблемами общенационального масштаба (Abu-Lughod 1999; см. об этом также Berking/Löw 2005).

Теперь необходимо понять эти структуры применительно к тому или иному конкретному городу. В другом месте (Löw 2001: 158ff.) я уже писала о том, что, критически интерпретируя Энтони Гидденса (Giddens, 1988), я понимаю структуру как правило и как ресурсы, которые рекурсивно вовлечены в институты. Правила эти относятся к конституированию смысла или к санкционированию действия. Они включают в себя – вплоть до кодификации – процедуры процессов торга и переговоров в социальных отношениях. Ресурсы – это “средства, с помощью которых осуществляется власть как рутинная составляющая поведения в процессе социального воспроизводства” (Giddens 1988: 67). Следует различать ресурсы распределяемые, т. е. материальные, и авторитативные, т. е. символические и относящиеся к людям. Структуры (во множественном числе) представляют собой поддающиеся вычленению совокупности этих правил и ресурсов. Структуры, в отличие от общественной структуры (в единственном числе), обнаруживают зависимость от места и времени. Концептуально надо исходить из того, что ресурсы и правила (и в этом смысле – структуры) действительны только для конкретных мест.

Деятельность и структуры связаны друг с другом – Энтони Гидденс выразил это понятием “дуальности структуры и деятельности”, или, короче, “дуальности структуры”. Говоря об этой дуальности, он подчеркивает, что “правила и ресурсы, вовлеченные в производство и воспроизводство социального действия, в то же самое время являются средствами системного воспроизводства” (Giddens 1988: 70; ср. Wacquant 1996: 24, который тоже резюмирует “двойную жизнь” структур в теоретизировании Бурдье).

Когда Хельмут Беркинг подчеркивает “конгруэнтность пространственных форм и привычных диспозиций” (см. Беркинг в этом сборнике), он отправляется именно от этой базовой идеи – что структуры (в данном случае пространственные структуры) находят свое выражение и свою реализацию в практике телесной деятельности. Однако Беркинг указывает на то, что не только какие-то правила превращаются в привычные, но что вообще при построении концепций надо исходить из специфических для каждого города структур, которые выражаются в деятельности. Точно такую же позицию отстаивает и Франц Бократ (см. Бократ в этом сборнике). Апеллируя к Пьеру Бурдье, он выступает за такую социологическую стратегию, которая изучала бы действия в их практическом, телесном смысле. Если по поводу действий задавать вопросы не о логике волевого решения, а об их практической логике, то в поле нашего зрения попадают пространственные и временные условия деятельности. Если жесты, привычки, действия или суждения понимать как выражения практического смысла, то эти жесты, привычки, действия и суждения развиваются и разворачиваются в том числе и в зависимости от такого контекста образования общества, как город. Ларс Майер (Meier 2007) эмпирически выявил это “вписывание в контекст” на примере деятельности сотрудников немецких финансовых институтов в Лондоне и Сингапуре.

На уровне индивидов категорию габитуса, “практический смысл” (Bourdieu 1993, например S. 127) в смысле специфичной для того или иного поля схемы восприятия, оценки и действия (ср. Bourdieu/Wacquant 1996: 160; Krais/Gebauer 2002: 37), Франц Бократ считает схемой, специфичной и для каждого города. На уровне города, если следовать аргументации Хельмута Беркинга (тоже ссылающегося на Бурдье), зависимость схемы восприятия, оценки и действия от контекста может пониматься как “докса”.

С помощью пары понятий – 1) “городская докса” как структурно закрепленная посредством правил и ресурсов провинция смысла, логика которой базируется на уплотнении и гетерогенизации, и 2) “габитус” как практический смысл и чувство этого места и как специфичная для этого места схема оценки, восприятия и действия – может быть концептуально задана рамка, в которой поддаются анализу процессы городского образования общества в соответствии с собственной логикой.

Итак, с помощью понятия “габитус” операционализируется именно тот регион доксы, который относится к восприятию качеств места или вписывает качества того или иного города в плоть человека (более быстрая или более медленная ходьба в том или в этом городе, различные практики “показывания себя” во время прогулки воскресным днем или corso ранним вечером и т. д.). Докса же обозначает структуры городского смыслового контекста, который артикулируется в правилах и ресурсах, имеющих место в данном городе, и таким образом реализуется как в речи, так и в архитектуре, технологиях, градостроительном планировании, общественных организациях и т. д. Пара понятий “докса”/“габитус” предполагает структурированную социальность и сосредоточивает внимание на структурах конкретного населенного пункта.

Выражение “собственная логика” в этом контексте имеет характер рабочего понятия (о собственной логике см. также Геринг, Янович и Циммерман в этом сборнике). При этом не имеется в виду, что за динамическими городскими процессами стоит некая логика в смысле рациональной закономерности: понятие “собственная логика” праксеологически охватывает скрытые структуры городов как идущие по накатанной дорожке, обычно безмолвные, локальные дорефлексивные процессы конституирования смыслов (докса) и их телесно-когнитивного усвоения (габитус). Под конституированием смысла в данном случае понимается не тот смысл, который субъективно имеет в виду каждый индивид, а некая реальность, которая не объяснима отсылкой к индивиду и его поступкам, и потому ее нужно описывать как действующую по собственной логике. Понятие “собственная логика” намекает на определенное преломление: нечто общее (логика) в смысле урбанизации, уплотнения, гетерогенизации образует на местах специфические своеобразные связи и композиции. Так, например, законы о профессионализации проституции толкуются в Дуйсбурге иначе, нежели в Мюнхене. Не только карнавал проходит в Кёльне иначе, чем в Берлине, но и импортированные из США парады геев и лесбиянок “Christopher-Street-Day” (CSD) превращаются в Берлине на Курфюрстендамм в демонстрацию потребительских благ, в берлинском районе Кройцберг – в политические манифестации, во Франкфурте заметным акцентом в них становится траур по умершим от СПИДа, а в Кёльне это еще один карнавал.

Понятие собственной логики городов имеет синхронный и диахронный аспекты. Своеобразие развивается как на основе рассказов и опыта, связанных с историей, так и на основе сравнения с подобными образованиями, т. е. с другими городами. Понятие “собственная логика города” подчеркивает и своеобразие развития конкретного города, и вытекающую из этого развития творческую силу, с которой он структурирует практику. Это понятие подчеркивает устойчивые диспозиции, которые связаны с социальностью и материальностью городов. Поэтому собственную логику невозможно описать как когнитивный акт. Она складывается и закрепляется на основе практического знания. Это значит, что в рутинных актах классификации, в привычной практике чувствования (здесь я чувствую себя хорошо, там я чувствую себя чужим), в телесном расслаблении и напряжении, в раздражении или радости по поводу материальной субстанции эта логика реализуется во взаимодействии с процессом уплотнения и воспроизводится в виде исторически сложившихся структур и в институционализированном сравнении.